Орден во всю спину 3 - Константин Владимирович Ежов Страница 18

Бастон мгновенно сжал губы в тонкую линию, пряча колебание. Обернулся к своим людям – десятку крепких парней с автоматами.

– Наблюдать за ними, – коротко бросил он. – Глаз с них не спускать.

Выполнить поручение должен был только он сам – доверить бумаги другому он не мог. А внутри всё же скреблась гадкая мысль: а вдруг его просто разыграли?

Учитывая собственный дотошный, педантичный характер, Бастон не мог позволить себе расслабиться. Солдат он оставил позади – пусть стерегут учителя и Проныру, пока он не вернётся.

Лариска, бледная от страха, сжала руки в замок и дрожащим голосом спросила:

– Господин учитель… всё будет хорошо?

Он лишь махнул рукой, будто отмахиваясь от навязчивой мухи.

– Не переживай. Ничего не случится. У них кишка тонка, чтобы тронуть меня.

Говорил он тихо, но в его словах слышалась такая уверенность, что даже солдаты на миг переменились в лицах. Будто сам воздух в классе стал плотнее, тягучее, и ни у кого не осталось сомнений – этот человек и вправду знал, что делал."

Проныра тихо прошептал, стоя рядом:

– Простите меня, учитель….

Он прекрасно понимал: если бы не его выстрел, Косому не пришлось бы раскрывать лишнего и показывать то, что должно было оставаться тайной.

Учитель посмотрел на него устало, с каким-то добрым сочувствием, и тяжело вздохнул.

– Ты не сделал ничего дурного, Лёша. Виноват не ты – виноват этот мир. А кроме того, должен поблагодарить тебя. Ведь ты действовал только потому, что хотел меня спасти.

С его точки зрения, упрекать Лёшку было бы несправедливо. Если бы тот не нажал на курок, всё могло закончиться куда хуже – и для самого Проныры, и для Лариски, и для него самого. Теперь же он жил жизнью обычного школьного учителя, без защиты, без былых сил.

Разве Алексей кичился своим поступком? Нет.

Разве он убил кого-то по-настоящему достойного, доброго? Тоже нет.

Учитель неожиданно для самого себя поймал мысль: в характере Лёшки всё больше проявлялось сходство с Ярославом Косым. Та же холодная решимость, то же безжалостное отношение к врагам, то же постоянное недоверие к миру и продуманная настороженность.

Когда-то учителю казалось, что эта жесткость делает Ярослава плохим человеком. Но чем дольше он видел его рядом, чем ближе узнавал, тем яснее понимал: в этих жестких чертах кроется куда больше человечности, чем у большинства окружающих.

Мысль звучала противоречиво, будто неправильно, но она крепко засела в его голове – и отмахнуться от неё он уже не мог.

Другие беженцы в городе всё ещё оставались в полном неведении. Внешняя стена школы была невысокой – не больше человеческого роста, каких-то метр семьдесят из утрамбованной земли, кое-где осыпавшейся и покрытой мхом. Любопытные подростки и взрослые мужчины вставали на цыпочки, тянулись, цепляясь ладонями за шероховатый край, и заглядывали во двор.

То, что они увидели, пробрало их до костей: на заднем дворе, прямо на сырой земле, лежали два тела. Тусклый свет луны отражался в свежей крови, что тёмными струйками стекала от дома, впитывалась в пыль и траву, пахла ржавым железом. Даже привычные к тяготам беглецы испуганно отшатывались – впервые за всю историю школы здесь пролилась человеческая кровь.

Шёпот пробежал по толпе, кто-то перекрестился, кто-то торопливо увёл детей прочь. И всё это только сильнее тревожило Алексея Проныру – что же сейчас с Ярославом Косым?

Валентин Бастон тем временем мчался обратно в крепость. На бегу он жадно разворачивал документы, найденные среди чужих вещей, и, всмотревшись в тусклом свете фонаря, заметил надпись: "Крепость 178. Учитель".

Бастон резко втянул воздух сквозь зубы – сердце ухнуло в пятки. Никогда раньше он не сталкивался с подобными бумагами. Обычно удостоверения были просты: имя, место работы, дата рождения, фотография, пара печатей. Всё чётко и сухо. Но здесь… Здесь достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кому принадлежит документ.

И в ту самую секунду Валентин вспомнил старые слухи – о человеке из Крепости 178, что пропал более десяти лет назад. Мысль резанула так остро, что он ускорил шаг, а потом перешёл почти на бег.

Впрочем, его терзали сомнения. Он не был человеком высокопоставленным, не имел доступа к секретам, и потому не мог твёрдо сказать – догадка верна или нет.

Но, вместо того чтобы явиться к надзирателям крепости, Бастон направил свои шаги к резиденции Льва Станиславовича Ланского. Все знали: официально он лишь влиятельный бизнесмен. Но всякий раз, когда в крепости случалось нечто важное, шаги людей вели их именно туда. Даже сами надзиратели давно смирились с этим неписаным порядком.

Резиденция Ланского стояла особняком – в самой глухой точке крепости, где узкие улицы вели в тупики, и даже ветер казался чужим. На деле это была не просто усадьба, а огромная военная база, скрытая за высокими бетонными стенами и колючей проволокой.

От ворот крепости до этого места дорога заняла у Бастона почти час, хотя ночь была глухая – без прохожих, без повозок и редких мотоциклов, что обычно тарахтели по булыжникам. Лишь его собственные шаги отдавались гулким эхом по пустым улицам, и этот звук всё сильнее подстёгивал его сердце.

Когда он наконец остановился перед стенами Ланского, липкий ночной туман уже успел облепить одежду, волосы, сапоги. Резкий запах машинного масла и влажного бетона говорил ясно – он прибыл не к дому, а к настоящей крепости внутри крепости.

За воротами базы высился суровый каменный монумент – грубо обтёсанная глыба, на которой было выведено красной краской: "Военная Зона". Краска, густо впитавшаяся в трещины камня, казалась почти кровавой, и от этого сама надпись будто давила на грудь.

На входе дежурила боевая бригада консорциума. Люди в чёрной форме, подтянутые, словно вырезанные из железа, стояли недвижимо, но в каждой детали – в жесте, в том, как они держали оружие, в резком взгляде – чувствовалась готовность сорваться в бой в любую секунду. Металл их винтовок поблёскивал в свете прожекторов, а в ночном воздухе пахло холодным маслом и гарью от недавно проверенных стволов.

Когда машина подъехала ближе, лучи прожекторов резанули по лобовому стеклу, ослепив так, что он вынужден был щуриться. Белые конусы света обрисовали его фигуру, будто выставили на сцену, где в зале сидят десятки глаз и пальцы уже на спусковых крючках.

Он вышел из машины, держась сдержанно, и поднял удостоверение. Голос прозвучал громче, чем он ожидал –