Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025 - Владимир Анатольевич Моисеев Страница 54

Его огромное тело, одетое в безупречный белый парусиновый костюм, красноречиво говорило о довольстве. Только забинтованный большой палец левой руки выдавал небольшой признак дискомфорта, и Беквит улыбнулся, почувствовав тяжесть повязки.

Это была память об инциденте, вызывавшем у него чувство полного удовлетворения. Конвей вывихнул Беквиту большой палец в их последней схватке, две недели назад, в Нью-Йорке. Теперь Конвей был мертв.

Раздался стук копыт маленького ослика, на котором мальчик-слуга спустился на пристань, чтобы получить для хозяина нью-йоркские газеты. В них должны были быть подробности смерти Конвея, и Беквит с удовольствием вздохнул при мысли о том, что прочтет их.

Маленький ослик быстро поднял на холм мальчика с его легкой ношей, смуглокожий слуга вошел к Беквиту и положил перед ним доставленные газеты со всеми их "журнальными разделами", "ротогравюрными" иллюстрациями и всеми другими мелкими особенностями, которыми гордились журналисты. Беквит даже заметил ярко раскрашенный раздел комиксов. Он небрежно отбросил ненужные листы. Газеты проделали из Нью-Йорка путь в четыре тысячи миль, чтобы Беквит мог насладиться одним-единственным сообщением на первых полосах: он прочтет о смерти Хью Конвея, мультимиллионера-филантропа, покровителя искусств и обладателя многих других достоинств, которые так любят репортеры. Конвей был убит самым открытым и дерзким образом, и убил его он, Уильям Беквит, наслаждающийся теперь свободой в белом доме над гаванью.

В газетах он прочитает о письме, приколотом к груди мультимиллионера, в котором тот же Уильям Беквит изложил свои причины для убийства и описал способ, которым он намеревался избежать наказания.

Беквит весело улыбнулся про себя, представляя возбужденное негодование, с которым редакционный комментарий укажет на лазейку, которой он воспользовался. В течение нескольких недель весь Нью-Йорк будет изливать негодование и гнев на его спокойное неповиновение закону и власти Соединенных Штатов, а он в это время здесь, в Байя-дель-Торо, будет жить открыто и счастливо, откровенно прославляя совершенное им преступление, - уважаемый и проклинаемый всеми.

Вот газеты - перед ним. Убийство Хью Конвея - хорошее пугало на первых полосах.

Беквит развернул одну из газет здоровой рукой и пробежал взглядом по заголовкам. Хью Конвей... Хью Конвей... Где он? Не на первой странице. Беквит, нахмурившись, взглянул на дату. Это была дата следующего дня после убийства, и, несомненно, новость о преступлении должна была стать сенсацией.

Беквит посмотрел на вторую страницу. И там ничего. Он пробежал взглядом третью и четвертую страницы. Нетерпеливо отбросил тонкий лист и взял второй. Дата была той же, а название газеты совпадало с названием одного из самых сенсационных журналов Нью-Йорка. Уж эта газета, по крайней мере, отлично обыграла бы убийство.

Новый авиационный рекорд... Кризис в Европе... Громкое дело о разводе... Ни слова о Хью Конвее.

Вторая страница... Беквит скомкал газету и выбросил. Он сердито откусил кончик сигары.

Он убил Конвея, задушил его двумя руками!

Беквит взял третью газету, затем четвертую. Ни слова о Конвее. Беквит гортанно зарычал, затем его осенила идея. Полиция могла скрывать преступление в течение дня или больше, надеясь поймать убийцу прежде, чем тот сбежит. Более поздняя газета расскажет об этом.

Конечно, это так и было. Беквит слегка улыбнулся, осознав, что подобное поведение полиции было вполне предсказуемым. Полиция хотела бы объявить о преступлении и одновременно - об аресте убийцы. Уэллс, комиссар полиции, любил такие трюки. Уэллс, Беквит и Конвей вместе ходили в школу, и Беквит знал комиссара как облупленного.

Неторопливым жестом он выбрал газету следующего дня и развернул ее, только чтобы убедиться в своей догадке.

Первая страница все еще была посвящена обыденным событиям, и вторая тоже. Ни одна газета даже на второй день после убийства не написала ничего о том, что было крайне важно для Беквита.

Он нетерпеливо просмотрел газеты следующего, третьего дня. И следующего, четвертого. Когда последняя из газет присоединилась к скомканной стопке у ног Беквита, он сидел с озадаченным видом.

Он был одновременно озадачен и раздражен. Его левый большой палец был забинтован, напоминая о том, что Конвей вывихнул его в борьбе за жизнь. Громоздкая повязка все еще напоминала об этом событии. Конвей был мертв. Он был мертв уже три недели, но, по крайней мере, в течение недели после его смерти ни одного упоминания о нем не появлялось ни в одной нью-йоркской газете. Почему? Конвей был хорошо известен и являлся важной фигурой в финансовом мире. Его убийство, несомненно, должно было стать новостью первостепенной важности. Но ни один абзац не был посвящен ему. Беквит задушил Конвея в его собственном автомобиле и скрылся на ожидавшей яхте.

Одной этой мелодрамы было достаточно, чтобы сделать преступление сенсацией для всех Соединенных Штатов, не говоря уже о Нью-Йорке. Но все нью-йоркские газеты проигнорировали его, как проигнорировали и презрительное письмо Беквита в адрес полиции.

Вечер перешел в сумерки, а сумерки в усыпанную бриллиантами ночь. Внизу, в городе, на площади слабо играл оркестр, и темноглазые сеньориты чопорно прогуливались в кругу, охраняемые дуэньями, чинно слушая музыку, но бросая жадные взгляды на молодых людей с оливковой кожей, которые менее чопорно прогуливались в другом направлении, покручивая пробивавшиеся усики и рассчитывая на восхищение прекрасного пола. Время от времени приглушенные аккорды гитары звенели в воздухе и взрывы более шумного любовного празднества доносились из части города, посвященной кантинам и их менее откровенным копиям.

Беквит надел шляпу и вышел на мощеную улицу. Он собирался пойти в Американский клуб и мрачно осознавал, что ему запретят там появляться, если, конечно, его важность при правительстве Гарриоса не превзойдет обычную неприязнь англосаксов к убийце. Беквит в любом случае отправится туда сегодня вечером. Газеты могли не напечатать подробности убийства Конвея, но Мелтон, американский консул, наверняка получил из Нью-Йорка телеграмму.

В своей саркастической записке Беквит написал Уэллсу, что направится в Байя-дель-Торо, и комиссар, конечно, телеграфировал в консульство, чтобы узнать, явился ли он на самом деле. Беквит усмехнулся, думая о трогательной вере американцев в действенность требования консульского представителя. Уэллс будет настаивать, чтобы правительство Новой Боливии предало преступника правосудию. Беквит знал об отсутствии договора об экстрадиции.

Внутри клуба было мучительно жарко, и многие сидели на террасе над входом, потягивая напитки из музыкально звеневших стаканов. Две или три сигары мерцали в темноте, и