Николай Лукин - Судьба открытия Страница 38

Понадобилось прочесть эти строчки раз десять, пока их смысл не был полностью осознан.

Он долго стоял посреди своего кабинета, потом скомкал бумагу, бросил ее в угол и тяжелыми шагами ушел в лабораторию.

Глава VII. Катастрофа

Вечером перестал действовать один вращающийся абажур. Прерывать опыт не хотелось; не выключая дуговых ламп, Лисицын начал исправлять повреждение. Темные очки мешали, он сдвинул их на лоб.

Скрипнула дверь. Кто-то знакомым голосом сказал:

— Здравствуй, Владимир. Ай-яй-яй, что у тебя здесь происходит!

Лисицын повернулся. Но он ничего не видел: после яркого света перед глазами плыли зеленые и красные круги.

— Разве не узнаешь?

— Глебов! — догадался наконец Лисицын. — Павел! Дорогой мой!

Только сейчас он разглядел старого друга. Подбежав, обнял его:

— Сколько лет!.. Сколько лет ты у меня не был!

— Я к тебе переночевать пришел. Ничего? Вчера приехал из-за границы. Из Швейцарии. Нелегально, предупреждаю.

— Милости прошу! Неделю, месяц, год живи!

Сперва могло сложиться впечатление, словно они оба мало изменились. Лисицын поглаживал бороду и, явно радуясь, смотрел на Глебова. А тут же на большом столе мигали ослепительные голубые вспышки ламп. Весь ряд приборов-фильтров то постепенно меркнет, то озаряется опять, точно изнутри, сиянием пронзительнейшей зелени. Волны цветных отблесков и теней непрерывно катятся по комнате.

— Что за феерия? Уму непостижимо! Все до сих пор разлагаешь известняк?

— Какой там известняк! Ты подожди, голубчик, Павел…

В двери между тем появился Егор Егорыч. Пришел с корзиной, с которой он всегда ходит за покупками. Многозначительно покашлял и сказал:

— Ваше благородие, дело у меня есть. Я недалече.

— Иди куда надо, само собой разумеется.

Егор Егорыч исчез.

Глебов с интересом глядел по сторонам. А Лисицын быстро обошел лабораторию, закрыл по пути какие-то краны, завинтил зажим на резиновой трубке, потом повернул на мраморном щите один из выключателей. Потухли все огни рабочего стола. В комнате резко потемнело. Лисицын пригласил:

— Пойдем в кабинет, там удобнее.

Когда они сели рядом на диване, он снова улыбался по-мальчишески счастливо. Увидев в руках Глебова коробку папирос, тотчас же достал откуда-то, поставил на валик дивана небольшую пепельницу.

— А ты по-прежнему в одиночестве живешь? — спросил Глебов.

— Вот — с Егор Егорычем, знаешь. По-прежнему.

Немного оба помолчали. Однако их беседа как бы шла уже — без слов. Во взгляде Глебова — ответная улыбка и что-то похожее на ласку, на снисходительную жалость, и грусть, и вместе с тем живое любопытство.

— Ну, что у тебя главное за это время? Выкладывай все по порядку, — проговорил он минуту спустя. Показал на дверь, ведущую в лабораторию: — Чем занят теперь, отчего такие эффекты?

Лисицын взял зачем-то папиросу из коробки (он не курил), повертел ее в пальцах, положил в коробку обратно. Начал, тщательно обдумывая фразы:

— Я так рад тебе, милый. Именно с тобой мне давно хотелось поделиться мыслями. Речь идет о вещах почти невероятных; между тем они уже достигнуты. С тех пор, как мы с тобой виделись последний раз, моя работа перешла в другую область…

— Ага… Значит, известняк — орешек крепкий?

— Ты брось иронию! Ты слушай!

Он стал рассказывать о фотосинтезе. Смотрел на Глебова сосредоточенно. Теперь он как бы прикоснулся к тайнам, доступным лишь ему. Будто бы перечислял их вслух. Называл, что в них самое важное. Изобразил, как дело будет обстоять, когда он кончит работу.

Промышленный синтез углеводов — это миллиарды пудов крахмала и сахара. Такие миллиарды в человеческих руках дадут реальный способ повернуть историю на путь всеобщего благополучия.

— Павел, разве нынешние бедствия людей не от нужды?

И Лисицын вышел, скоро возвратился, принес две стеклянные банки. Отсыпал себе в горсть немного порошка, сдавил его — крахмальная мука, как снег в мороз, заскрипела на ладони. А вторая банка была наполнена чистым кристаллическим сахарным песком.

— Ты на вкус попробуй, Павел! Вот, пожалуйста, отсюда.

Глебов взял щепотку белых кристалликов, положил на язык. Действительно, сахар как сахар!

— Знаешь, очень интересно, — сказал он. — Здорово! Ну, прямо поздравляю!

Возбужденный, с банками, прижатыми к груди, Лисицын опять направился в лабораторию. Глебов, встав, пошел за ним следом.

— Только ты представь, каких усилий это стоило, — продолжал Лисицын. — И вокруг меня какая-то неуловимая интрига завязалась. Даже тревожно временами.

— Что за интрига?

— Цепочка тянется и тянется. Тут — надо объяснить тебе — целая «Тысяча и одна ночь»…

Говоря о том, с каких пор он стал впервые ощущать тревогу, Лисицын принялся описывать визиты к нему разных дельцов, странным образом пронюхавших про его успехи в синтезе. Потом он рассказал, как к нему проникли воры и не украли ничего, как он ходил к полицейскому приставу, затем — о свидании с адвокатом Воздвиженским, о советах Воздвиженского, наконец — о своей попытке получить поддержку у Константина Константиновича.

Он открыл ящик одного из столов, вынул, развернул смятую бумагу с позолоченным двуглавым орлом:

— Гляди, что ответил великий князь.

Глебов прочел: «Оставить без последствий». Воскликнул:

— Чего же было ждать от этого Романова! К кому ты сунулся?…

Лисицын перебил его:

— Постой! Уж если начистоту все выложить, есть еще одна подробность. Как будто незначительное обстоятельство, а действует на нервы. Но, думается мне, оно связано со всей цепочкой…

И он заговорил о Микульском либо о ком-то, до отвращения похожем на Микульского. То встретится со светлой бородой, то — черный, как смола, то выглядит мелким коммерсантом, то — этакий прыткий чиновник в вицмундире… А пытаешься его настигнуть — ускользает.

Они сидели в лаборатории на высоких круглых табуретах. Из-за двери доносился стук тарелок, позвякиванье ножей. Егор Егорыч уже вернулся с покупками из магазина и накрывал стол для ужина.

Показав дымящейся папиросой в сторону двери, Глебов вполголоса спросил:

— Ему ты веришь? Не продаст?

— Нет, нет! — отверг это Лисицын. — Абсолютно верю.

— А говорить с ним можно обо всем?

— Я обо всем говорю. Люблю старика.

— Егор Егорыч! — громко позвал тогда Глебов.

Старик прибежал с полотенцем, перекинутым у локтя.

Глебов придвинул от стены легкую скамеечку: