Сергей Анисимов - Первый удар (сборник) Страница 36

– А она не умерла, – только и сумел сказать Степан Нефедов, чувствуя себя так, будто его огрели по голове пыльным мешком. Потом он поглядел в глаза Стерегущему Спину, развел руками и коротко рассмеялся, словно и не было вокруг полутемной землянки, залитой кровью.

– Ну и денек… Забирай его и пошли отсюда, нам еще обратно пробираться.

– Людмила… Вы его запишите, как найденыша. Мол, обнаружен бойцами такого-то взвода – вот, здесь все написано, я вам сам написал для удобства. Война все спишет, сами понимаете. А если надо будет деньжат подкинуть или еще чего – тут полевая почта приписана…

– Да вы что, Степан? – сестра гневно выпрямилась. – Слава богу, нет у нас нужды ни в чем, на полном государственном довольствии состоим! Наш детский дом один из лучших считается, понимаете?

– Это я так, – смутился старшина, – не подумавши. Извините.

– То-то.

Нефедов докурил папиросу, огорченно заглянул в опустевшую коробку и аккуратно спрятал ее в карман шинели. Поправил ремень и спустился с крыльца.

– Спасибо вам, Людмила. Пойду я, наше дело казенное. Может, еще и встретимся.

– Погодите! Степан! – вдруг окликнула его женщина. – А имя-то? Самое главное!

– Имя? – нахмурился старшина. Постоял с минутку и вдруг просветлел лицом. – Матвеем назовите. Точно! Пусть Матвеем будет. И фамилию дайте – Первый. Матвей Первый. Чтоб гордился потом, когда в ум войдет.

– Кого-то из родни Матвеем звали? – спросила сестра.

– Отца моего так звали, – улыбнулся в ответ старшина Степан Нефедов.

Приложил ладонь к козырьку и быстро зашагал прочь.

Владимир Серебряков

Невольник чести

– Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, святой Денис и все святые!

Секретарь в ответ на этот вопль истерзанной души даже не повел бровью. За долгие недели пути из Тулона он успел привыкнуть к капризам своего хозяина – точней сказать, привык сносить их наподобие капризов погоды, без жалоб и надежд. Граф Эжен де Сегюр жаловался на судьбу самое малое по две дюжины раз на дню, поминая при этом все чины ангельские и всех святых. Человек разумный не стал бы искушать небеса, взывая к их милостям без нужды, но граф не отличался большим умом. Иначе он, без сомнения, проглотил бы свою неприязнь к всемогущему регенту. И тогда ему не пришлось бы оглашать морские просторы тщетными жалобами на неблагосклонность судьбы – а точней было бы сказать, королевского Протектора, который и отправил не в меру говорливого графа на другой конец света, представлять интересы его величества Луи XVIII при дворе князя Нефритовых островов.

– Святая Троица! – возопил граф, отдышавшись. – Покровы Господни и кровь Христова!

Секретарь, отвернувшись, поморщился.

– За что?! – Вопрос был, конечно, риторический, но граф и не ожидал ответа. Он жаждал излить душу. – За что такая несправедливость? Почему этот выскочка, этот… провинциал!.. правит Францией, в то время как я, потомок древнейшего рода, вынужден отправляться в это нелепое путешествие, послом даже не к императору, а к какому-то наместнику! Какой позор, какое неуважение!

По мнению секретаря, его светлость не заслуживал лучшей участи. Горе было только в том, что ему, секретарю, приходилось путешествовать вместе с хозяином.

Корабль качнуло. Томик стихов, которые пытался перечитывать французский посол, слетел со стола, презрительно шорхнув страницами.

– Святой Денис! – взвыл его светлость, всплескивая пухлыми ручками. – Что за несчастье?

Доступный разумению графа набор богохульств был не слишком широк, и его светлость брался перечислять святых по новой вскоре после начала очередного меланхолического приступа. Но сказать ему об этом мог бы лишь человек неблагоразумный, а этому пороку секретарь был подвержен в наименьшей степени.

– Кажется, мы входим в порт, ваша светлость, – ответил он спокойно, захлопывая тетрадь. – Хисуириуми.

Он поднял книгу, бережно разгладив помятые страницы.

– Исту… что за варварский язык! – возмутился де Сегюр. – Что это значит, Эдмон?

– Сколько я могу понять, название следует понимать как «Изумрудная гавань», – отозвался секретарь.

На самом деле гавань была Нефритовая – как и острова. Секретарь знал об этом уже давно. В отличие от своего господина, коротавшего томительные дни плавания над бессмертными строками Шенье, он успел в суматошные предотъездные дни приобрести все, что только издавалось в Париже о загадочной морской державе Востока, а за время пути – не только прочесть, но и заучить мало не наизусть, а самое важное – еще и переписать в тетрадку. Этого было до обидного мало… но лучше, чем феерическое невежество, в котором продолжал пребывать его светлость, до костей мозгов убежденный в несравненных преимуществах всего французского.

– Пф! – Граф демонстративно уткнулся носом в сборник поэм. – Поговорите с капитаном, Эдмон. Пусть готовят мой багаж к высадке… к выгрузке… неважно.

Не в характере секретаря было жаловаться на судьбу – иначе капризная Фортуна давно бы угодила в опалу у заваленных доносами олимпийцев, – но искушение становилось почти непреодолимым. Чтобы отогнать его, поднимавшийся по лестнице Эдмон заставил себя поразмыслить о могуществе Протектора. Судьба излишне болтливого де Сегюра решалась в противостоянии двух великих стариков. Вероятно, граф полагал, что может быть полезен одному из них, но не учел – хватка епископа Отенского в последние годы ослабла, а кроме того, тот никогда не испытывал сочувствия к бесполезным подпевалам. Возможно, великий подлец попытался вполсилы отстоять де Сегюра и отправить в путешествие на другой край света кого-нибудь помоложе – не ради самого графа, а ради того, чтобы не ставить жирный несмываемый крест на заморских интересах Франции. Но в этот раз верх взяла бешеная натура «маленького гиганта», чью природную мстительность, как поговаривали, еще подстегивали в последнее время приступы почечной колики.

Эдмону лишь единожды, и то мельком, издалека, выдалось увидать человека, вошедшего в историю со словами «Двух батарей довольно будет, чтобы разметать этот сброд!» Регент показался ему дряхлым, усталым, крошечным; раздутые, нездорово бледные щеки словно присыпала могильная пыль. И все же глаза знаменитого полководца смотрели на толпу, как прежде, горделиво и зорко, сверкали ярче, чем регалии Защитника Короны. Они пронизывали насквозь, и их касание преобразило юного Эдмона. В тот день он поклялся пойти по стопам артиллерийского капитана Буонапарте – быть может, не так далеко, как зашел корсиканец, не один десяток лет пробывший французским самодержцем во всем, кроме имени.