Орда встречного ветра - Ален Дамасио Страница 33

Так и есть, конечно… Но, не нужно забывать, что всякой трассировке предшествует предтрассировка. Невысокий, худощавого телосложения парнишка, который отправляется вперед, он рыщет по следам, травит любой проход, всегда один, как будто хочет убежать, но неизменно возвращается назад. Пейзажи для него — живые мифы, чей сюжет необходимо разгадать. На месте насыпей песка, надутых ветром, он видит старого дремлющего горса, вместо каньонов, вымытых дождем, — след змеиного пути и свидетельства ее боев вдоль стен ущелья. Для него не существует даже ветра, но лишь хищветры, что хватают землю и уносят в своих лапах. Чтобы остановить их, мы вынуждены за ними гнаться, не поспевая за их прытью, не выдерживая их бега. Он дикий ребенок, выживший благодаря своей невероятной интуиции и воображению, чью глубину и последовательность в безумии мы можем себе лишь вообразить. В душе мы окрестили его Светлячком, а в сердце он для нас Арваль Редхамай, наш разведчик!

π Он выскочил из своего ряда и тут же вошел в роль под шум рукоплесканий. Степень симпатии зрителей к нему мгновенно возросла. Он достал из сумки щепки, камушки, ветроуказатели, знамена, в два счета разметил маршрут по

657

полю до самих канатов. С десяток Фреольцев в янтарных одеждах (матросы) следовали за ним по пятам. Дойдя до мотков канатов, он присел, одним движеньем лапы достал из-под снастей перепуганного зайчонка и под фреольские возгласы подарил его какой-то девушке. За все время не сказал ни слова. Общался только жестами. Арваль.

— И вот пришел… Кто? Момент. Момент, который мог бы никогда не наступить для вас. Окажись вы на пару сотен метров правее или левее от оси контра, и вы бы все прошляпили. Их шестеро. Теперь вы это знаете наверняка. Стоят ударным треугольником на самом форштевне и, будто топором, рассекают несущийся на нас поток. Без и их я не находился бы здесь и не выкидывал перед вами свои арлекинады. Без них бы просто-напросто не было Орды. Те, кто видел, как они контруют, обращаются к ним исключительно на «вы». Отвага для них перестала быть словом, превратилась в своего рода состав крови, будничный жест, стала опорой их костяка, крепостью их остова, особым свойством их костей: Клинок!

) Больше ни одного Фреольца не было видно ни в воздухе, ни на реях. Все они оказались здесь. Повара и их помощники, как были с руками в масле и с половниками, так и сбежались на трибуны, столпившись на последних рядах. Машинисты побросали свои машины. Какая-то женщина стоя кормила грудью ребенка, даже не глядя на него. Внезапно голос Караколя изменился, оставил свою величавость и стал очень искренним — техника, не что иное, как очередной прием, но с таким эффектом, с которым, тем не менее, никому было не совладать.

— Во главе Клинка, рассмотрите его внимательно, не торопитесь, проникнитесь… Во главе тот, о котором вы слышали так много, что, возможно, для себя решили, что

656

он и не существует вовсе, в том смысле, в котором существуем мы с вами. Что он и не был человеком или перестал им быть, что он создан из других мускулов, не таких, как у вас, из иных волокон плоти. И вот он перед вами. Но не ждите от него улыбки, не спрашивайте, в чем его секрет. Он тот, кто сможет выстоять даже тогда, когда дубы согнут свои верхушки и падут ниц. Я видел, как он устоял под двумя ярветрами. Он никогда не жалуется. Его этому не учили. Его невозможно в конце концов не полюбить вопреки ему самому, вопреки даже самому себе, и не потому, что он лучший в своем роду, пусть это и так, а потому что ему неведомо, что значит смухлевать. Запомните его как девятого, запомните его и как последнего, потому что он не даст этому миру сына. Я хочу, чтобы вы встали, хочу наконец услышать вас. Наш Трассер! Голгот!

Ω Давайте, давайте, колотите вашими гребаными ручонками, бейте одну о другую, сильнее, дааааа, сильнее, чем вы там себе привыкли на своих спектаклях. Вы понятия не имеете, кто я. Ни вы, ни кто-либо другой. Орите-орите, надрывайте глотки! Это у вас машины, техника всякая. У нас ничего этого нет, от нас несет дерьмом, у нас есть только наши собственные кишки и кости, вы ни черта в этом не понимаете. Ни черта!

) Нас Караколь представил сразу за Голготом. «Сов, наш скриб», «Пьетро делла Рокка, князь», «Тальвег, геомастер», «Фирост де Торож, столп Орды и охотник». Но, после выхода Голгота реакция толпы резко сникла, и нам не оставалось ничего другого, как просто достойно поприветствовать Фреольцев, не пытаясь состязаться с тем громом эмоций, с той бурей, которая разразилась при виде Голгота. Он вышел с поднятым вверх кулаком и с не под-

655

дающимся описанию выражением лица, которое наиболее оптимистичные из зрителей восприняли как улыбку, остальные же как гримасу. Без каких-либо на то причин наш трубадур решил переменить привычный порядок представления, свел на нет нарастание внимания и вдруг решил, что закончит наш спектакль Эрг. Почему Эрг? «Потому что он сразит нашу публику, малыш!» — небрежно бросил мне в ответ Караколь, унося ноги с арены. Продолжение, стоит признать, не опровергло сказанного…

— Азъ есмь живой, Ты еси жив, и он, мы есмы живы, еси фарфаль! Но благодаря кому? Кто нас спасает от смертоносных нападений, кто защищает? Ах, вы, может быть, решили, что на нас, в наших-то прекрасных лохмотьях, с легендарными татуировками на спинах, на плечах, да с нашей репутацией, о которой любой и всякий может прочесть у нас на лбу, написанной светящимися буквами, вы, может, думаете, что никто не дерзнет на нас напасть иль, хуже того, постараться нас убить? Ну, продолжайте тогда верить в ваши сказки. Этот верзила слева от меня, вы, конечно, правы, умеет лишь размахивать руками. И раз на то пошло, я предлагаю вам в этом лично убедиться. Не сыграть ли нам в одну игру?

— Давай! — возликовала фреольская публика.

— Пусть двенадцать ваших смельчаков выйдут на поле с оружием, ножами, дисками, бросковыми копьями, чем угодно… Ну же, выходите, удальцы, что ж вы сдуваетесь как шарики,