Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв Страница 22

– Тех, тех и тех, – не зная названий, показал Вабилов. – И кофе. Двойной кофе. По крепости и по объему. С коньяком. У вас коньяк есть?

– Разумеется, – удивился кельнер.

– Французский.

– Разумеется, – еще больше удивился кельнер.

– Тогда большую чашку крепкого двойного кофе, и в нее влейте ваши обычные три… – он заколебался, – нет, две порции коньяка.

Они сидели за столиком у окна. Тыниссон как бы невзначай поглядывал на улицу. Проверяет. Вабилов и сам видел по крайней мере двух шпиков, – наверное, их было пять, а то и десять. «Таллинн практически чист, насколько может быть чист портовый город. Агенты Коминтерна наперечет. Те, кого можно опасаться, либо выдворены, либо задержаны. Но город, разумеется, выделяет вам охрану. Обязан выделить», – так объяснил атташе явление Тыниссона. Берегут.

Сдоба оказалась отличной, кофе – тоже. Тыниссон набрал целый поднос булочек, рогаликов, плюшек и сейчас, казалось, был озабочен лишь тем, чтобы не задержать ненароком гостя. Жалея его, Вабилов не спешил. Жевание есть первый и единственно осмысливаемый этап переваривания пищи. Щелкайте челюстями. Искушение святого Антония. Святого. Искушения грешника иные.

Он допил кофе одновременно с Тыниссоном.

– Рубли эстонцы любят? Империалы?

– Вы – гость! – оскорбился Тыниссон.

– О нет, нет, – оттеснив кельнера, подбежала дама, шикарная фарфоровая кукла. Хозяйка? – Для нас – большая честь угостить нобелевского лауреата господина Вабилова.

Слово сказано. Не в первый, не в сотый даже раз, но только сейчас Вабилов почувствовал: он – лауреат Нобелевской премии. Формально – пока нет, вручение состоится вечером, специальный посланник шведского короля, наследный принц Улаф прибыл в Таллинн. Большая балтийская семья. Стокгольм оставил себе литературу, остальные – в столицах дружественных стран. Мира – Христиания, биология и медицина – вольный город Таллинн.

На улочке – узкой, «конного рыцаря» – он посетовал:

– Неудобно. Пришли, объели…

– Вы – гость. – Тыниссон закурил новую сигару; шпики маячили неподалеку: один спереди, один сзади. – К тому же госпожа Ярве долго будет рассказывать посетителям, что именно у нее пробовал таллинскую сдобу великий русский ученый.

Вабилов не ответил. По всем трем пунктам можно было спорить. Великий? О господи! Сразу, на месте, он назовет пять человек из числа «людей острова», превосходящих его по всем составляющим. А сколько таких в мире? Русский – в общем, да. Правда, есть прадед татарин, бабка – с Червонной Руси, с Карпат, другая бабка калмычка. Ученый – есть немного. Но плохо ученый. Не впрок наука пошла.

Они вышли на ратушную площадь. Мокрый булыжник под солнцем напоминал шагрень. Во-он она какая, кожа, сколько желаний может исполнить. Пожелай только.

– Аптека, – провозгласил Тыниссон торжественно. – Четыре столетия.

– Что – четыре столетия?

– Аптеке. Стоит и работает.

– Четыреста лет? – Вабилову стало неуютно.

– Да. Почти, – с неохотой добавил Тыниссон.

Пришлось зайти. Конечно, капли РУВ в разных красивых флакончиках – стеклянных, хрустальных, даже золотых.

Вабилов поспешно вышел, Тыниссон едва успел купить пачку пастилок.

– Против курения. Курю я много, вредно. – Он выбросил искуренную сигару – вернее, не выбросил, а аккуратно опустил в урну.

– Так вы же все равно курите.

– Пока жую пастилку, не курю, – резонно возразил Тыниссон. – И запах перебивается. Хотите? – протянул он пачечку; Вабилов отмахнулся.

Они покинули Старый Город – «Толстая Маргарита очень крепкая башня, очень», – и Вабилов бесцельно брел по новым кварталам, Тыниссон жевал пастилку, шпики с независимым видом фланировали в отдалении.

На набережной публика дышала воздухом – соленым, свежим, холодным. Запах моря разбавлялся кофейным, из крохотных павильончиков, доживающих последние дни этого сезона, – вот-вот закроются на зиму. А это – памятник «Русалке», нет, не сказочной, тот в Копенгагене, а русскому броненосцу, затонувшему в бурю много лет назад. Эстонцы чтят память погибших.

Тыниссон дожевал пастилку, и они снова пили кофе, теперь с тройным коньяком, но голова оставалась тоскливо ясной, настроение портилось, и приходилось стараться, нагонять на себя хмель, улыбаться и веселиться.

– А это что?

Над морем, над барком, красивым, из старинных книг, плыла серебристая чушка с чухренком внизу.

– «Полярная звезда». Сегодня отправилась в рейс.

– Куда?

– В Буэнос-Айрес. Через Мадрид и Дакар. Шесть-семь дней, в зависимости от состояния атмосферы.

Дирижабль поднимался выше и выше, оставляя внизу дрязги, суету, несвободу.

«Дон», «Магдалина» и вот теперь «Полярная Звезда».

Не увижу. Ни до старости, ни вообще.

Вабилов резко отвернулся.

– Холодно. Вернемся. Только другим путем.

– Хорошо, – согласно кивнул Тыниссон.

Но путь был прежний: вдоль набережной, мимо Толстой Маргариты, и лишь в Старом Городе Тыниссон начал путать след – в сторону, назад, вбок. Заячий скок, право.

Вабилов не возражал. Гуляю. Вместе с Тыниссоном, но Тыниссон не в счет. Сам стелюся, сам лягаю. Патриотизьм с мягким знаком.

Они вышли на людную – по ревельским меркам – улицу. Витрины, витрины… От бриллиантов Картье до японской бумажной чепухи. И цены – в кронах, и скромно в скобочках – в золотых российских империалах. Очень золотых. Купить? Дюжину подвесок? Лучше согреться.

Они зашли в очередное кафе, и на этот раз Вабилов решился на кофе без коньяка. Вышло довольно странно, но приятно. Старых запасов организму еще хватает. Спирто-кофеиновая смесь, прием за пять минут до атаки. Подарок миру. Пользуйтесь.

Он, отметая возражения Тыниссона, достал портмоне. Сдачу с полуимпериала не взял, приказал принести на нее газет. Вышел целый ворох, утренних, уже виденных, и дневных. Он выбрал одну, потолще и на русском. Первая страница, вторая, третья. Подготовка к вручению Нобелевской премии. Мимо. Положение на фронтах – три года каменной недвижности. Мимо. Новая вылазка спартаковцев: человек-бомба подрывает мост через Березину. Великая Лидия в реальной фильме «Аида». Дальше, дальше. А! Матч-реванш Арехин – Капабланка. Капа выиграл партию и сравнял счет. Тем интереснее. Он попытался разобрать партию, но на шестом ходу сбился. Однако! Он начал снова, хмуря лоб, растирая виски, и потерял позицию двумя ходами позднее.

– Шахматная доска в этом заведении найдется?

Нашлась, но он махнул рукой: после, потом.

– Домой!

– Минуту, я вызову авто, – предложил эстонец.

– Нет, пешком. Только пешком.

Оставив-таки империал на чай, пусть лопнут, и поддерживаемый Тыниссоном, он вышел на улицу.

Педалировать не стоит. Он освободился от эстонца – сам. Нам в какую сторону? – и почти нормально, без шатаний и песен, пошел вдоль улицы. Ничего, неплохо устроились вольные эстонцы. Чистенько, уютно. Не будем нарушать покой. Не будем. Мы культурно, чин чином.

Сзади послышались торопливые шаги. Вабилов заметил, как Тыниссон подобрался, но через мгновение опять стал добродушным толстяком.

– Извините… Извините великодушно… Господин Вабилов? – К