Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв Страница 20

Забилось, задергалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем оказался прав правый Аксельрод, – кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.

– Салют, камрад! – Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив. – Как жизнь? Что нового?

– Новое – это плохо забытое старое. – Вслед за Макдональдом сел и Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец. – Сообщают, Шауманна взяли.

– Информации пока не поступало. – Лернер говорил отстраненно: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!

– Чей он агент? Русский, французский или британский? – Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.

– Ну откуда мне знать? – Лернер размешивал сахарин, и звон ложечки напомнил почему-то катание в санях по реке на Крещение: едешь, едешь, веселишься, розовый от жгучего мороза и – бултых в иордань!

– Владимир Ильич у нас великий скромник. – Макдональд говорил без иронии, серьезно. – Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.

– Не знаю, не знаю. Годы. Хватает перспективных, молодых. – А сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений. Определенно, мог!

– Молодых много, но это их единственное достоинство, – Лурье метал свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, – а у старости достоинств много, а недостаток всего один.

– Какой? – Слащеный кефир, право, превосходен.

– Она в конце концов тоже проходит.

Заношенные остроты сегодня не раздражали. Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.

Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в Русский зал. Он сел на свое место – свое сегодняшнее место – и продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.

– Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! – громко, через весь зал сообщила Розочка.

Не таясь, Лернер улыбнулся – весело, заразительно, и все вокруг отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.

Писалось легко, полно, как в лучшие дни, буквы лепились в дикую вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить вдогонку мысли.

Шестнадцать сорок пять!

7

Константин хотел нести сундучок сам, но Ипатыч не дал: он вцепился в ручку, и видно было – отстранить его от службы значило обидеть смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.

Ипатыч шагал впереди, потихоньку скашивался в сторону ноши, усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на горбу и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.

Войдя во дворец, он примолк, шел торжественно, парадно, умудрился ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем, кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной пахать.

Принц за год изменился не сильно. Показаться могло, что года для него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно, приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на сундучок:

– Это то, о чем я просил?

– Да, дядя. – Константин отпер ключиком замок, откинул крышку. – Образец номер семнадцать, тот самый. Не знаю, правда, насколько он будет тебе хорош, мы им недовольны.

– Что так? – Петр Александрович перебирал бутылочки темного стекла, специально обернутые сначала черной бумагою, а потом и фольгой, блестящей, словно елочные сокровища.

– Непостоянные результаты. Иной раз отлично выходит, иной такое получается, что ни в какие ворота не лезет.

– Расскажи поподробнее. – Принц отставил бутылочки, внимательно посмотрел на Константина. Глаза ясные, никаких следов помешательства. Пустые сплетни.

– Ночная фотосъемка – идефикс наших военных. Заказ большой, миллионный, и получить его заманчиво. Помимо нас, еще минимум четыре лаборатории борются за него. Савин, вы его знаете, предложил не только чувствительность эмульсии повышать, а изменить диапазон воспринимаемых лучей. Обычные эмульсии лучше всего отзываются на синие лучи, даже ультрафиолетовые, на зеленые слабее, а желтые и красные вообще не воспринимают. Поэтому вы, дядя, пользуетесь красным фонарем в лаборатории без риска испортить пластинку.

– Я понимаю, – смиренно проговорил принц, и Константин смешался. Он растолковывает азы человеку, которого Савин называет своим учителем.

– Савин решил, что если сделать эмульсию восприимчивой к желтым и красным лучам, то чувствительность ее возрастет. Так и вышло. Но он на этом не остановился и нашел способ восприятия лучей сверхкрасных, глазу не видимых. Он считает, что таким образом можно фотографировать в полной темноте и никакая светомаскировка не защитит: укрепрайоны, тайные заводы, подземелья будут обнаруживаться благодаря исходящим от них сверхкрасным лучам. Так получился образец номер семнадцать. Уже три месяца мы испытываем его. Но, во-первых, эмульсия нестойка, воздух окисляет ее за сутки, даже быстрее, поэтому пластинки готовить нужно непосредственно перед фотографированием. А во-вторых, время от времени возникают артефакты, ошибочные образы.

– Какие именно? – подался вперед принц.

– Фотография в сверхкрасных лучах отличается от обыкновенной, контуры не всегда совпадают, но хорошо получаются источники тепла – печи, лампы, даже люди и лошади. Так вот, мы снимали с аэростата чистое поле – для контроля, и выходило, что под полем просто подземное поселение. На следующий день, вернее, ночь, переснимали – все пусто, нет ничего. Случись такое в полевых условиях – послали бы цеппелины напрасно. Никакая комиссия такой товар не примет.

– Других артефактов не было?

– Увы, были. Процент брака пока явно неприемлем. Савин ночами не спит, все пытается усовершенствовать эмульсию, но, похоже, он в тупике – чем лучше, по его словам, эмульсия, тем больше артефактов. В последний раз в павильоне снимал, так вообще какие-то страховидные медузы получились.

– У тебя есть эти фотографии?

– С собой? Нет, зачем. Впрочем, если вам интересно, можно дать телеграмму и их перешлют почтой.

– Было бы любопытно. Ты знаешь, я ведь собиратель всяких курьезов. Тебе доктор Резник писал? – спросил принц внезапно.

– Резник? О чем? – попытался выиграть время Константин.

– Обо мне. Не притворяйся, по лицу вижу – писал. Мол, выжил из ума старик, в чернокнижие впал, фокусами забавляется. Угадал?

– Нет.

Принц и в самом деле не угадал. Доктор Резник писал, что после смерти сына у принца наблюдаются признаки