Водяной - Константин Паули Страница 2

Я опустился к телу. Не было ни скорби, ни сожаления. Лишь уважение и лёгкая грусть, как при прощании со старым, верным домом. Я аккуратно выровнял тело, поправил руки, сложив их на груди. Застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, одёрнул старенький свитер. Потом осторожно прикрыл веки, пряча остекленевший взгляд. На мгновение возникло желание подложить что-нибудь под голову, но я решил, что это лишнее. У медиков после такого возникнут закономерные вопросы.

Мой взгляд упал на громоздкий платяной шкаф. Я открыл его. На полке, где раньше лежало постельное белье, стояла небольшая спортивная сумка. Подарок от администрации города на очередной юбилей обороны Москвы. Зачем ветерану спортивная сумка? Логика чиновников была для меня загадкой, но сейчас она пришлась как нельзя кстати. Я поставил её на пол и отодвинул висевшие на вешалке пальто. За ними, в стене, была вмонтирована дверца старенького сейфа, купленного по случаю ещё в девяностые. Неспокойное было время. Ключ приклеен скотчем под днищем кухонного шкафа. Поворот ручки, и тяжёлая дверца со скрипом поддалась.

Внутри лежали две вещи: нотариальное завещание в файле и толстые пачки денег.

Так уж вышло, что детей и внуков у Спиридона Ильича не было. Не нажил.

Поэтому квартира и всё скромное имущество отходили дочке моей бывшей соседки. Светлане было около сорока, она одна тащила троих детей после развода с мужем-алкоголиком и ютилась в комнате в общежитии. Она была единственной, кто регулярно заглядывал ко мне, причём не по принуждению или по работе, а из искренней доброты. Она приносила продукты, стирала, помогала с уборкой, просто сидела и слушала мои старческие рассказы о прошлом.

Умерев, я мог сделать для неё и её шустрых детишек доброе дело. При мысли об этом моё лицо коснулась улыбка. Квартира в Лобне, трёшка на Ленина даст ей и её детям долгожданную жизненную «базу».

Рядом с завещанием лежали деньги. Я никогда не доверял банкам, а уж тем более новомодным инвестициям, рядом с которыми обитали и телефонные мошенники, которые периодически то и дело пытались «защитить» мои сбережения.

Я просто складывал сюда большую часть своей немаленькой ветеранской пенсии. Я вынул пачки и неспешно, по привычке, пересчитал. Девять с половиной миллионов. Я жил аскетично, а льготы и хорошая пенсия позволяли мне копить. Несколько тысяч рублей с мелочёвкой оставил в сейфе, чтобы у кого-нибудь не возникло вопросов, куда исчезли все деньги.

Тело моё умерло, а вот основные деньги понадобятся прямо сейчас, поэтому я уложил их в сумку и замотал в тот самый плед, которым недавно укрывал ноги.

Хотел было сунуть в сумку паспорт, СНИЛС и пенсионное, но вовремя опомнился. Они мне больше ни к чему. Спиридон Ильич-то мёртв. Завещание переложил на стол, сейф и прикрывающий его шкаф оставил открытыми, ключ в замке.

Я положил деньги в сумку, закинул две пары носков и просторных старомодных трусов, записную книжку и пошаркал к телефону. Старый дисковый аппарат, переживший несколько эпох. Пальцы — сухие и узловатые, поражённые старческим артритом, слушались плохо. Я с трудом набрал длинный, заученный наизусть номер, пару раз сбившись при наборе.

— Алло, да, ИП Берендей слушает, — ответил на том конце провода чуть протяжный, низкий бас.

— Это Водяной, — сказал я. — Мне нужны документы.

— Какие документы? По геодезии? Старичок, у меня большой загруз, давай в следующем месяце, а?

— Берендей, мне нужны новые документы, — я сделал ударение на слове «новые».

На том конце провода повисла пауза. Затем голос Берендея изменился, стал серьёзнее:

— А-а-а… Новые. Понял. Новые. Чего ворчишь и сразу не сказал? Сделаю, конечно.

— Сколько будет стоить? — заранее спросил я.

— Пять миллионов.

— Сколько? — я не удержался от возмущения. — Ну ты и жмот, Берендей. Совсем совесть потерял.

— Сам такой, — беззлобно пробасил он. — Не хочешь — не бери. Топай в любое болото, там и живи без паспорта сколько хочешь. Рекомендую Псковскую область, там сейчас экология и красота. Только поторопись, пока реку Пскову у Финского парка льдом не сковало.

— Ладно-ладно, не кипятись, — проворчал я.

Пять миллионов — это грабительская цена, но выбора у меня не было.

В этом мире полно людей, которые заплатят не то, что пять миллионов, а и пять миллиардов за новую жизнь, но Берендей работал только с двоедушниками и только с адекватными.

— Когда можно подъехать? — деловито спросил я.

— Да хоть сегодня! Только чтобы до закрытия успел, а то может лучше сразу на завтра договоримся?

— Я сегодня приеду, — мой старческий голос звучал хрипло и недовольно.

Положил трубку, не прощаясь. Мы оба не любили этих сантиментов.

Из шкафа я достал старенький спортивный костюм, который иногда надевал для утренних прогулок в парке. Последний писк моды девяносто седьмого года, с тех пор я его не обновлял. Накинул сверху демисезонную куртку.

В руке я всё ещё сжимал костяной волчок.

— Зачем ты позвал меня, приятель? — беззлобно спросил я его. — Не мог подождать до утра?

Волчок, разумеется, не ответил. Он вообще не умел говорить, и в этом была его сильная сторона. С ним невозможно было поспорить. Я спрятал его в бархатный мешочек. Целее будет.

Я обулся в свои старые, разношенные, но всё ещё надёжные неброские спортивные туфли. Затем снова использовал телефон.

— Скорая, — ответил быстрый и предельно серьёзный женский голос.

— Мужчина, сто три года, смерть, — коротко, по-военному, доложил я.

— Э-э-э… Что случилось? Вы кто? — растерялась женщина на том конце провода.

— Я и говорю — смерть. Пишите адрес: улица Ленина… дом… квартира номер пятьдесят. Код домофона — один-один-восемь-семь. Спешки нет. Сердце. Реанимационные мероприятия уже бессмысленны, время упущено. Просто пришлите бригаду «констатировать». Жду здесь.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа и уточняющих вопросов. Пусть думают, что звонит какой-нибудь сосед, нашедший тело.

Мой взгляд в последний раз скользнул по комнате. Остановился на кителе. Большая часть медалей — юбилейные побрякушки, которые раздавали всем, кто дожил. Но одна из них была особенной. Неяркая и выцветшая от времени медаль «За отвагу». Я получил её в сорок пятом, за бои при взятии города Эльбинга. Тогда я, молодой сержант, прикрывал Нину Петрову, легендарного снайпера, которую немцы прозвали «Фрау Тод», а свои звали «Мама Нина». Я видел, как эта немолодая, пятидесятилетняя женщина выходила на дуэль одна против троих пулемётчиков и валила их одного за другим. Вот это была воин и человек.

Теперь я последовал за