Жабья царевна - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 2

наполнились слезами. Откинув за спину длинные волосы, она подошла к ребенку, взяла его на руки и поднесла к полной груди. Когда приоткрытые губки младенца коснулись пухлого коричневого соска, по телу Иринушки побежали мурашки. Она затряслась всем телом, по щекам потекли слезы, а из груди капнула капля желтого молозива. Эта маленькая капелька смочила маленькие посиневшие губки ребенка, и он вдруг встрепенулся, втянул в себя воздух и закричал – громко и пронзительно. А потом, почуяв на губах материнское молоко, жадно присосался к груди.

От сердца у Иринушки отлегло, она улыбнулась и посмотрела на повитуху победным взглядом.

– Не зря я мучилась, бабушка Пелагея! Жива моя доченька! – прошептала она.

Старуха всплеснула руками и заохала, запричитала от радости.

– Ох и девку ты народила! Ох и пронырлива будет! Едва родилась, а уже обманула старую бабку! Ну хитра!

Она подошла к Иринушке и погладила шершавой ладонью светлые волосики новорожденной девочки, похожие на легкий пух.

– А я уж решила, что тебя Бог за прошлый грех наказал, – прошептала старуха.

От этих слов щеки Иринушки вспыхнули огнем, она отвернулась в сторону и резко проговорила:

– Типун тебе на язык, бабушка Пелагея!

Повитуха помолчала, потому вздохнула тяжело.

– Эту-то девку себе оставишь, али как?

Иринушка резко повернула голову, обиженно поджала подбородок и воскликнула:

– Да что ты такое говоришь, бабушка Пелагея? Конечно, себе! Я ведь теперь замужняя жена! Васенька мой ребеночка пуще меня ждал! Пузо мое каждый вечер гладил. Вот вернется с ярмарки, порадуется дочери!

Старуха снова горестно вздохнула и покачала головой. Пошептав заговор на вышедший послед, она бросила его в печь. Потом обмыла руки, накинула на голову темный платок и направилась к двери. Остановившись у порога, она обернулась и тоскливо произнесла:

– Ту-то девчонку жалко. Крепкая, здоровенькая, чернявая такая была. А эта еле выползла из тебя, бледная, как поганка, еще и полудохлой оказалась.

– Забудь уже об этом, бабушка Пелагея. Я давно позабыла, и ты забудь, – строго проговорила Иринушка.

– Да как же забыть-то? Не забыть мне об том никогда! Я ее своими руками свету божьему показала. Вот помру, она мне там встретится и поколотит за все свои мучения!

Старуха указала пальцем вверх, насупилась сердито.

– Ох, бабушка, я тебе так скажу – не смей больше говорить про нее. Васенька коли узнает – прибьет меня, не пожалеет! Он у меня знаешь какой ревнивый!

Повитуха еще сильнее надулась.

– Больно мне нужно в ваши дела лезть! – пробубнила она. – Только вот не знаю, какой ты будешь матерью, если так легко свои чувства из груди выдираешь.

– Не переживай, бабушка Пелагея, я буду хорошей матерью. Честь по чести свою доченьку воспитаю, выращу, все для нее сделаю.

Махнув рукой, старуха сгорбилась и торопливо вышла из дома.

Иринушка недовольно скорчила пухлые губы.

– Вот ведь дура старая! Зачем только снова припомнила все?

Но взглянув на светленькую девочку, уснувшую на ее груди, она изменилась в лице. Глаза ее прояснились, наполнились нежностью. Склонившись к маленькой головке, она легонько дотронулась губами до гладкого детского лобика, прошептала еле слышно:

– Спи, моя доченька, спи, ничего не бойся… То, что было – это все в прошлом. Я уж об том позабыла. Скоро папка наш вернется, люльку тебе смастерит, заживешь при нас, как царевна!

Покачивая дитя на руках, Иринушка затянула пронзительно грустную колыбельную песню. Но на душе у нее было светло и радостно. Наконец-то тяжкий груз, который она носила на себе три года, упал с ее плеч. Она стала матерью.

Когда Иринушка с Василием поженились, она долго не могла забеременеть. От молодых ждали внуков, но время шло, а молодая жена так и не понесла от мужа.

– Не шибко, видать, Васька ваш старается! Поди по ночам сбегает из избы да с друзьями пьянствует? – смеялся отец Иринушки.

Но свекры сразу махали на него руками.

– Наш Васенька и капли самогона в рот не берет! – нахмурившись ворчала свекровь. – А вот ваша-то Иринушка, поди-ка, пустопорожняя ему досталась!

– Ну-ну! Не каркай! – тут же грозно вскрикивал Тимофей Никитич. – Народит еще тебе внуков. Успеешь, наводишься.

В конце-концов, Иринушка так устала от подобных разговоров и подшучиваний, что начала злиться и огрызаться и на родню мужа, и на своего отца. Она решила, что после совершенного еще до свадьбы греха, над ней, и вправду, повисло проклятие. Эта мысль не давала ей покоя, давила на нее тяжестью, но раскаиваться было поздно. Ничего уже не исправить. Да и что она могла исправить?

Тогда, пять лет назад, она совершила самый страшный материнский грех – избавилась от своего новорожденного дитя, отнесла его в лесные дебри, к проклятому озеру, и оставила там на верную гибель. Она сделала это от отчаяния и безысходности, поэтому даже не считала себя виноватой.

***

Иринушке было семнадцать лет, когда на нее обратил внимание молодой черноглазый цыган Санко. Девичье сердце дрогнуло, затрепетало, расцвело пышным цветом первой любви. Цыганский табор стоял близ деревни несколько месяцев, и все это время Иринушка тайно бегала на встречи с Санко. Его дерзость, стать и пылкие речи вскружили голову молодой, глупой девчонке, и она, не задумываясь, отдала ему девичью честь. Да что там, Иринушка всю себя готова была отдать тогда возлюбленному. Только ему это было не нужно. Однажды на рассвете табор ушел, и Санко ушел вместе с ним, даже не попрощавшись с Иринушкой. Она горько плакала много дней, а потом, к своему горю, поняла, что беременна.

Девушка испугалась, она представила во всей красе свою дальнейшую участь: отец, наверняка, прогонит ее с позором из дома. С грудным ребенком на руках, голодная и холодная, она будет скитаться по деревне, точно бродяжка, отовсюду ее будут гнать палками и обзывать потаскухой. В конце концов, она умрет от нищеты со своим нагулянным ребенком на руках… Представив все это, Иринушка решила беременность свою скрывать от всех до последнего, а когда родится ребенок – избавиться от него. План казался ей довольно простым, и ей и вправду удавалось прятать растущий живот под свободными платьями, но когда начались роды, она прокляла все, корчась от боли в маленькой, темной избушке повитухи Пелагеи.

Вообще-то старуха последние годы уже не помогала роженицам, глаза ее плохо видели, а в руках почти не осталось силы. Но Иринушка пришла к ней со схватками, вся в слезах бросилась в ноги, и она не смогла отказать в помощи. Пелагея по старой памяти приняла роды, перерезала пуповину, обмыла и запеленала дитя. Но когда она узнала, что задумала сделать