Маршрут перестроен - Олег Яковлев Страница 10

– Полагаю, что да, – последовал ответ. – Спасибо, что называете меня по имени, капитан.

Дик снисходительно улыбнулся, поднял артефакт и аккуратно поместил его внутрь исходного контейнера. Несмотря на серьёзность ситуации, вопрос самоидентификации тостера в очередной раз его повеселил. Но сейчас было не самое лучшее время, чтобы подтрунивать.

Пауза тянулась и тянулась. По коммуникатору мельтешили строчки информационных протоколов, тоненько пищал зуммер, оповещая о смене процессов, но финального отчёта не следовало.

– Колобок? – тихо, предчувствуя подвох, позвал Дик. – Ты не завис? Скажи нам что-нибудь.

– Прошу прощения, – виновато ответил погрузившийся в работу аппарат. – Ничего не могу поделать. Он не закрывается.

– Что за дурацкие шутки! – проговорил Дик сердито. – Колобок! Не время обижаться, выполняй команду.

– Я не обижаюсь. Но эта задача мне не под силу. Простите.

– И что нам теперь делать? – риторически спросил Дик.

– Я могу снова вернуться в образ?

– Да. Только пока помолчи.

– Ну, чего скажешь? – старший помощник поднял полный простодушной невинности взгляд на своего капитана.

– Похоже, мы всё-таки влипли, Дик, – мрачно произнёс Стас. – Капитально влипли.

* * *

За пятнадцать часов полёта пилоты успели отдохнуть, поесть и выспаться. Сейчас, когда до точки перехода оставалось совсем немного, они находились на своих местах в кабине корабля. В среде пилотов кабину часто назвали рубкой или мостиком, а ещё, за глаза, «логовом», потому что именно здесь пилоты проводили большую часть времени. Согласно инструкции, один из членов экипажа обязан был постоянно дежурить за пультом во время перелёта. Это называлось «вахтой». Само собой, на небольших кораблях типа «Пронырливого Лиса» этот пункт правил нарушался сплошь и рядом, да и никакая инспекция гражданских перелётов не смогла бы проверить его исполнение. Хотя официально подобное нарушение каралось крайне сурово – вплоть до отзыва лицензии на пилотирование.

Мостик на «Лисе» был довольно просторным – помимо различных приборов, датчиков, терминалов и двух массивных противоперегрузочных кресел, здесь имелось ещё и достаточно места, чтобы пилоты могли встать и размять ноги во время полёта. При желании из стенных панелей выдвигалось ценное и крайне необходимое в пути оборудование, будь то столик с трёхмерным бильярдом, виртуальный тир, коктейль-бар или беговая дорожка.

Почти всё пространство перед креслами занимало сверхпрочное остекление, за которым простиралась необъятная чернота космоса. Несмотря на неизбежное снижение прочности корпуса, даже на транспортниках кабины продолжали делать прозрачными. И это была не просто дань традиции – пилотам психологически очень важно смотреть вперед, по курсу движения, даже если это по большей части бессмысленно, ведь космос слишком пустой. Иначе после недель, проведённых в пути, человеческий мозг начинает буксовать, не понимая, летит куда-то корабль, или же нет. При желании туда же, прямо на внутреннюю сторону стеклянной поверхности, можно было выводить критически важную информацию, например, сигналы предупреждения.

Напротив каждого из кресел размещались индивидуальные экраны, при помощи которых пилоты и осуществляли управление кораблём, используя особые сенсорные панели-подладонники. Особенностью интерфейса этих устройств было то, что эффективность управления не терялась при значительных перегрузках. В целом, отсек управления считался вполне себе высокотехнологичным для транспортного корабля, даром что ему было почти сорок лет, но за это время человеческая наука и инженерная мысль не успели уйти далеко. Дик любил говорить, что они и на старости лет будут летать на подобном хламе, если, конечно, вдруг не разбогатеют. При этом он многозначительно смотрел на Стаса, как бы намекая, по чьей вине они до сих пор прозябают на «Пронырливом Лисе», а не купили себе прогулочную яхту «Ферера» с интерактивной рубкой, камбузом-рестораном, застекленной палубой и бассейном. Стас на это обычно хмуро отмалчивался.

– Достигли точки перехода. Готовлю прыжок, – объявил Дик, ещё раз сверяя по выведенной на экран расчетной траектории установленный курс. – Следующая остановка – Тета Гидры.

– Все системы отключены, двигатели переведены в инерционный режим, – ровным голосом сообщил капитан. – Прыжок разрешаю.

– Перехожу на ручное управление, – подтвердил Дик. Служебные экраны погасли. В кабине стало темно, лишь резервные панели освещали помещение слабым мерцающим светом. Пилоты ощутили невесомость – гравитационный компенсатор перестал работать. Старший помощник вдавил кнопку механического замыкания навигационного контура, который отвечал за точность перемещения в пространстве по заданному курсу.

– Есть прыжок.

Пилоты вцепились в подлокотники кресел, задержали дыхание и закрыли глаза, стараясь максимально расслабиться и ни о чём не думать. Прыжкам всегда сопутствовали приступы жёсткой мигрени с разными последствиями – кто-то отделывался пульсирующей болью в висках, у кого-то шла носом кровь, кто-то даже терял сознание на несколько часов. Реакция организма не зависела ни от дальности перемещения, ни от опыта полётов, ни от прошлых симптомов. Один раз можно было обойтись кратковременным приступом, а в другой – мучиться тяжёлой головой несколько дней спустя после путешествия. Обычные анальгетики не спасали, а военные разработки на то и военные, что гражданским не полагаются, официально – в виду не до конца изученных побочных эффектов. В отличие от неучтённого оборудования, на пред и послерейсовых осмотрах за применением нейростимуляторов следили жёстко. Стас и Дик лично знали нескольких пилотов навсегда отстранённых от полётов за подобное нарушение.

Помимо мигреней, существовало и ещё одно неприятное последствие перехода. Потерянное время, как называли его пилоты. Дело в том, что время нахождения корабля в прыжке тоже ни от чего и ни от кого не зависело. Ни расстояние, ни угол входа, ни масса корабля, ни личность пилота, ничего из этого не давало исходных данных для расчётов и в «нигде» корабль мог находиться от пары секунд до нескольких часов. В среднем такое время исчезновения из реальности составляло три-четыре минуты. Человеческий мозг при этом как бы отключался и ничего не воспринимал, а включение сознания происходило лишь после того, как оно вновь оказывалось в реальном пространстве.

Положение звёзд и туманностей за пределами кабины, казалось, не изменилось. Если бы не показания включившихся сразу после прыжка приборов, невозможно было бы понять совершен ли прыжок или корабль так и не сумел войти в точку перехода, а такие случаи бывали. Увидеть прыжок визуально было возможно только если нос корабля развернут прямо на звезду, и она будет достаточно яркой, чтобы светить сильнее своих далёких товарок. А в остальном – всё та же бездонная чернота и рассыпанная по ней звёздная пыль. Даже рисунок созвездий если и сдвинулся, то незаметно для глаза.

Вот уже двести лет, как человечество научилось использовать систему неведомо кем прорытых «кротовых нор». Несколько таких точек автоматические зонды открыли в поясе Кеплера ещё в конце двадцать второго века, спустя ещё полстолетия первый беспилотный аппарат