Сила Медведь - М. Г. Лой Страница 3

от Собора, который за спиной красиво переливался яркими огнями той самой магии, которую в Византии считали порождением греха и порока. Политика в Византии была противоречива: король и верховный архиепископ, у которого власти было больше, чем у короля презирали магию и нечисть, объявляли всё это ересью, сжигали на кострах ведьм и ведьмаков, но при этом пользовались их силой. Они сами были оборотнями и упырями, магами и ведьмачеями, но себя расценивали как мессиями и наместниками на земле Единого Бога. Они были святы и чисты помыслами и признавали силу лишь тогда, когда им было это выгодно.

Хижина, которая делилась на несколько комнат, где проживали такие же бедняки, как и Антоний с матерью, не горела приветственными огнями. Тусклая лампочка, что освещала маленький порожек и хлипкую дверь, которую Антоний уже долгое время правил, встретила его крепко прикрытой. Тихонько отворив створку, Антоний прошёл в общий коридорчик, так же тихо прошёл к дальней комнате, отварил дверь там. Отстранил занавеску, загодя сжав в кулак охапку висюлек из каменных бусин разной формы. Никакой ценности в этих висюльках не было, но мать их любила. Наверное потому, что это единственное, что она сделала своими руками. То ли гордилась, то ли жалела в этом себя, Антоний не знал и гадать не собирался.

— Ты пришёл, — сказала мать, лёжа на старой кровати, на которой были собраны старые, завонявшиеся одеяла. Сегодня Антоний хотел их вынести на солнце, чтобы просушить, но у Старшего поменялись планы. — Поздно, — припечатала мать. У неё хватало сил говорить недовольным и обидчивым тоном. В такие моменты Антонию больше всего хотелось развернуться и уйти, но сыновий долг не позволял, да и мать с каждым днём угасала всё больше и больше. Порой она его вспоминала с трудом, а порой видела в нём мальчика. И когда видела мальчика, почему-то злилась и начинала горько плакать. Но прощение никогда не просила за то, что были периоды забывала про него и делала вид, что нет у неё сына вообще, наоборот ждала, что он её пожалеет. Но Антоний не жалел. Давно уже не жалел. В чём суть жалости? Ей конечно, хорошо, а ему… и так горько. Но всё равно любил, какая-никакая, а мать.

— Что поздно? — спросил он, стягивая со спины меч и аккуратно наматывая на простые ножны ремни и ставя его потом у порога.

— Мне плохо. Мне стало совсем плохо. А тебя днём с огнём не дождёшься. Ты где был?! — пискнула она, попытавшись на него крикнуть. Но кричать так, как когда-то, когда он был ребёнком, при этом всячески пытаясь заслужить её внимание, сил уже не было. Сейчас вспомнилась Антонию обида: внимание матери ускользало, сын её раздражал. Ни ласки, ни тепла, ни любви. Вся любовь и всё тепло доставалось драгоценным камням, шелкам, золоту, шаху… А маленький Антоний бегал по поручениям слуг и принимал от них оплату за мелкую работу в виде лепёшек, доброй каши иногда с кусочками мяса, похлёбки и одёжки.

Антоний ничего не ответил, лишь прошёл в маленькую ванную, в которой помещалось корыто для обмыва тела, бочка для воды, над которой торчал уродливый кран, и в углу приткнутый унитаз, настолько старый, что был разбит и вонял. Никакая магия не могла смыть эту вонь. Антоний поднял крышку, чтобы посмотреть есть ли вода в бочке. Воду отключали с приходом сумерек и включали, когда солнце поднималось над горизонтом.

— Тоша, — послышалось с порога, и Антоний выглянул из-за занавески, что отделяла ванную от основной комнаты. В комнату прошаркала бабушка Мила, неся в руках что-то, Антоний не мог рассмотреть что. Он вышел к ней. Очень был рад видеть соседку. Бабушка Мила была добрым и хорошим человеком. Правда сын у неё, Ефсей, был последней сволочью. Постоянно пил, иногда поколачивал старушку. Сколько раз Антоний ему морду чистил, всё бесполезно. Пил и продолжает пить, и дружков своих сюда тащит. Правда, после того, как Антоний несколько раз ему подравнял лицо, бабушку бить перестал. А то часто на ней отыгрывался, будто мать ему была боксёрской грушей. Вот ведь как в жизни бывает, у кого-то сын дебил, а у кого-то мать и не мать вовсе. И тогда находят два человека друг друга и помогают друг другу.

— Бабушка Мила, — тихо бробубнил он. Голос у Антония был глубокий и грубый, даже шёпотом говоря, мог разбудить спящих через пять домов.

— Кто это? — встрепенулась мать. — Чего надо? Иди отсюда, проклятущая, — и мать приподнялась на сухих, будто ветка вишни ручках и попыталась схватить одну из подушек, что лежали приткнутые к стене, чтобы бросить в гостью. Антоний подумал, что мать видно спутала бабушку со смертью. Бабуля была стара, но не страшна.

— Да уймись ты, дура, — строго шикнула на неё бабушка Мила, во время отсутствия Антония она присматривала за матерью. — Я это, — потом подошла ближе к матери, чтобы та посмотрела на неё. — Я. Мила.

— Нет, нет, — пищала мать, метаясь по постели. Прятала лицо, закрывала глаза, мучилась. В какой-то миг её стало выгибать, и тогда Антоний подошёл, чтобы прижать её к кровати. Вот она успокоилась и провалилась в безмятежность.

— Совсем плохая стала, — сказала бабушка Мила и протянула ему небольшой свёрток. — Совсем скоро уже, Тошенька. Совсем скоро. Вот тут немного даров, на похороны, — и бабулька, несмотря на то, что и её изводила мать, шмыгнула носом. — Положи куда. Пусть будут. Меня к погребальному костру не пустят, а в суете могу и позабыть.

— Спасибо, бабушка Мила, — прошептал Антоний и обнял старушку.

— Водицы я набрала, — уходя шептала Мила. — И позавчера мыла её. И одеяла высушила. Знаю твоего Старшого, обалдуя. Как что в голову взбредёт. А вот к обеду не появился и подумала я, что уже не будет тебя.

Ещё раз поблагодарив старушку и проводив до дверей её комнаты, Антоний вернулся в родную каморку. Набрал в корыто воды, скинул одежды и опустился в лохань. Она была низкая, узкая и короткая, но сидя помыться получалось. Вытеревшись найденным в шкафу полотенцем, Антоний простирал его, потом носки и трусы. Развесил во внутреннем дворике на верёвке, к утру станут сухими. Вернулся в комнату, облачился в льняную тунику и прилёг на ковёр, почти у порога, зачем-то притянув к себе меч и обняв его. С того момента, как в руках появился добрый и славный товарищ, спать вот так стало легче. Кошмары не снились и не казалось ему, что его снова и снова бросают.

— Арслан… Арслан…

Антоний вздрогнул, открыл глаза и