С тобой и навсегда - Алексей Птица Страница 25

— Пойдёмте, барон, я покажу вам имение.

Я учтиво поклонился и пошёл вслед за ней, полный самого благостного настроения, но не тут-то было!

— Я смотрю, Фёдор, — сразу перешла на менее чопорный тон Женевьева, как только мы вышли из поля зрения матери, — вы совсем себя не бережёте! А я ведь вас просила поберечь себя!

Я с недоумением повернулся к девушке, наткнувшись на её действительно возмущённый взгляд, и попытался оправдаться.

— Я не помню этих ваших слов, может, вы говорили не так об этом прямо? — сказал я, действительно не припоминая подобного.

Взгляд девушки с гневного тут же сменился на удивлённый и вновь вернулся к первоначальному.

— Я помню, о чём я говорю всегда и везде, сударь, или вы сомневаетесь в этом? — и Женевьева грозно сдвинула брови.

У меня всё внутри похолодело, вот сейчас она скажет, что ей со мной не интересно и вообще она не обязана со мной ходить, и я останусь один, поброжу немного по имению в гордом одиночестве, переночую и буду вынужден уехать не солоно хлебавши, что для меня равно катастрофе. Видимо по моим глазам и выражению лица Женевьева это легко прочитала и, резко сменив тон, сказала.

— Не пугайтесь, барон, я не хотела вас ни в чём упрекнуть, просто я переживала за вас, ведь, как я поняла, вы опять оказались на острие атаки, и ваша жизнь висела буквально на волоске?

— Да, это действительно так, — выдохнул я с облегчением, — самым серьёзным оказалось последнее испытание. Анархисты устроили засаду на выходе, а мои силы уже находились на исходе, я еле удержал энергию взрыва, иначе бы не отделался только этими царапинами.

— Вы покажете это сегодня после ужина папеньке?

— Да, конечно!

— Тогда и я буду присутствовать.

— Как вам угодно.

— Хорошо, идёмте я начну показ нашего имения с сада.

— С превеликим удовольствием! — слегка покривил я душой, так как хотел посмотреть сначала внутренние комнаты особняка, но как есть.

Женевьева церемонно кивнула и, задрав кверху подбородок, царственно двинулась вперёд, начиная рассказывать об имении. Я пропустил её вперёд и пошёл вслед, в глубокой задумчивости изучая её тонкую талию и широкие, красиво округлённые бёдра, думая при этом о своём.

— А вот здесь у нас зимняя оранжерея.

— Да, очень интересно.

— Давайте зайдём внутрь?

— Да, я буду этому очень рад.

Оранжерея оказалась очень красивой и насыщенной всяческими растениями, но более всего мне, конечно же, нравился тот «цветок», что рассказывал сейчас с жаром о произрастающих здесь видах.

— А вот тут у нас лимоны, а здесь банановая трава, но она не плодоносит, к сожалению, а вот растёт инжир, но он у нас не вызревает и даже не цветёт. Папа хочет пригласить одного из ведущих ботаников императорской оранжереи, но всё никак не получается. А вам нравятся растения?

— Да, особенно те, что красивы и съедобны.

— Фёдор, у вас избирательные пристрастия, так нельзя! Вы должны любить бескорыстно и всеобъемлюще природу!

— Да, я так и делаю, — преданно глядя на Женевьеву отвечал ей я.

Я вообще не собирался с ней спорить ни по какому поводу, а аромат иноземных цветов дурманил и кружил голову, отчего хотелось приобнять Женевьеву за тонкую талию и прижать к себе, но это было невозможно, поэтому я просто соглашался со всеми её словами, млея от присутствия предмета своей любви.

— А что вы думаете об этом инжире?

— Хорош! — брякнул я первое, что пришло мне на ум.

— Да, он красив, но, увы, не цветёт. А вот лаванда и розмарин, чувствуете, как они пахнут?

— Да, прекрасный аромат, — ответствовал я, абсолютно не чувствуя никакого запаха, кроме лёгкого растительного флёра, который в другом случае не рискнул бы назвать приятным.

— Да, жаль, наш зимний сад очень мал, а я бы хотела в своём собственном доме иметь более обширную оранжерею с гораздо большим количеством разнообразных растений.

— У вас будет.

— Вы уверены, Фёдор?

— Да, абсолютно уверен. Я приложу к тому все свои силы.

— Ха, а при чём тут вы?

— Ну, — стушевался я, — ну, надеюсь, что у нас с вами ещё случится продолжение этого разговора, и я вам всё объясню.

— Может, будет, а может, и нет, всё зависит от вас, сударь.

— Я прилагаю все свои усилия для этого, Женевьева, если вы позволите перейти с вами на ты.

— Я позволяю, — благосклонно кивнула девушка, — но только не в присутствии моих родных и посторонних. Это важно.

— Я понимаю, — склонил я голову в ответ.

— Это прекрасно, что вы понимаете, я часто сталкиваюсь с тем, что меня, наоборот, не понимают и даже не хотят понять, что трагично.

Я промолчал, не комментируя услышанное, а Женевьева продолжала.

— Да, должна признаться вам, Фёдор, что ваше общество мне приятно и пусть я перехожу все рамки установленных приличий, но…

— Нет, что вы, вы, вы, вы… прекрасны! — успел я выпалить слова любви до того, как Женевьева не заткнула мне рот своим фи.

— Перестаньте! Я не люблю лесть!

— Это не лесть, мадемуазель, просто я люблю вас! — бросился я в омут с головой и покраснел, как рак.

В голову ударила лихая кровь, она закружилась от собственной наглости, и я готов был провалиться сквозь землю, но не мог не произнести эти слова, просто не мог, они бы разорвали меня, если я их не сказал, и я не простил себе, если не сделал это сейчас.

— Вот как⁈ Весьма неожиданно! А вы наглец, Фёдор!

То, что Женевьева назвала меня по имени, а не по фамилии или титулу, обнадёжило. Да и её глаза, притворно-гневные, смотрели на меня, тая в себе какую-то смешинку, что пряталась за напускной яростью.

— Прошу Вас простить мою любовь, но я потерял голову с того момента, как увидел вас тогда, в поезде, и вспоминал ту мимолётную встречу каждый день, как дар судьбы и надежду на будущее. А когда узнал, что вы тоже поступили в академию, и увидел вас на торжественной линейке, то окончательно потерял голову от любви.

— Это потому, что я графиня?

— Нет, это потому, что вы