Солитариус - Елена Пя Страница 10

Пока они навёрстывали упущенное, сталкиваясь и жужжа от натуги, Дрозд подошёл к своему подъезду и нехотя, словно кто-то заставлял его, задрал голову.

Два тёмных окна в пятом этаже посмотрели на него горестно и сухо. Понимали, что он не поднимется.

– Ваня? Это ты?

Мама стояла у него за спиной с двумя пакетами из супермаркета, растрёпанная, с опухшими веками, в просторном бежевом плаще. Разумеется, она не сразу узнала его. Он слишком давно не брал её с собой в Приграничье, она не желала этого и проклинала тот день, когда её тогда ещё не муж, а просто симпатичный милый парень Андрей Грунич впервые попал в Криптопос – чтобы потом, как-то раз пригласить её составить ему компанию.

Наверное, он радовался, что может подарить ей целый новый мир. Это так на него похоже.

– Привет, – сказал Дрозд.

Мама подошла ближе, поставила пакеты на скамейку и долго молчала, наклонив голову к плечу. Он считал мелкие морщинки у неё возле глаз, но часто моргал и сбивался.

– Возвращайся домой, – вздохнула она наконец и приложила ладонь к его щеке, со странным, двойственным выражением: она испытывала почти отвращение к этой его оболочке, но в то же время чувствовала, что перед ней её сын. – Что же ты вечно творишь со своим лицом? В жизни такой красивый, а сейчас…

Дрозд нахмурился и отвернулся. Спросил:

– Оно наверху?

– Да, – снова вздохнула мама. – Возвращайся, мне не по себе в одной квартире с этим… с пустым… Оно… он просто сидит, или ходит по комнате, или лежит и смотрит в потолок. Иногда говорит что-то, но я не слушаю и не спрашиваю ни о чём, ведь это всё равно не ты. И это слишком похоже…

Она запнулась, и Дрозд закончил про себя: «Слишком похоже на папу в тот последний год».

– Я ведь уже не настаиваю на том, чтобы ты ушёл оттуда навсегда. – Мама без особой нужды поправила ему воротник, погладила скользкую плащёвку. – Я всё понимаю… и тётя Нина объяснила мне, что это не так-то просто даётся… и не всем. Да и что поделать, раз уж ты мечтатель, как папа… Только брось, брось, самое главное, свои скульптуры и живопись! Если так хочешь заниматься искусством, можно ведь… можно писать книги – помнишь, ты сочинял в детстве? Или музыку… Только не руками, Ваня, перестань, я тебя прошу, не мучай себя!

– Мне так спокойнее, – совсем тихо пробормотал Дрозд, забыв, что пять минут назад планировал разнести всё в мастерской к чёрту. – Как иначе я пойму, всё ли в порядке? Мне нужно видеть. Проверять, будут ли трещины.

– Но тебе же не нравится то, что ты видишь!

– А вдруг всё изменится? – Дрозд чуть не зажмурился: проклятая надежда на секунду зажглась опять. – Мне нужно убедиться… убеждаться каждый раз, что я не ненормальный.

– Ты нормальный! Ты добрый, ответственный и очень глубоко чувствуешь, когда кому-то плохо…

– Людям это не нужно.

– Ты не прав. С тобой всё в порядке, ты…

– Тогда почему я всё время не на своём месте, мама? Почему я ненавижу весь мир, хотя на первый взгляд у меня в жизни всё хорошо?

Мама отступила под козырёк подъезда, смотря в землю.

– Папа любил…

– Да. И его это не спасло.

В этот момент пиликнула тяжёлая дверь, выпуская на улицу пушистого шпица на поводке, а следом за ним и хозяйку, соседку-пенсионерку с третьего этажа, так что Дрозд прикусил язык, пряча в воротник кончик носа. Любопытные глаза соседки блеснули из-за стрекозиных очков.

– Гости у вас, Оленька?

Собака обнюхала штанину Дрозда, вдоль которой свисала из-под куртки оборванная верёвка, и благодушно тявкнула.

– Ванин товарищ из университета. – Мама неловко теребила пряжку на поясе. – Приходил проведать.

Соседка глубокомысленно покивала и заковыляла дальше, следом за нетерпеливым шпицем. Короткая пауза помогла матери собраться с мыслями, и она решила прибегнуть к своему любимому средству – малоэффективному, если честно, но говорить на эту тему мама не уставала никогда:

– Тебе просто надо оглядеться. Увидеть тех, кто рядом, кто тебя любит. Вот Васенька… Я недавно звонила её родителям: она сейчас у них. Оказывается, приехала в прошлую субботу, чтобы сделать тебе сюрприз, но заболела, лежит в постели…

– Это ты ей всё рассказала? – спросил Дрозд, старательно глядя в сторону.

Мама смутилась и ответила не сразу:

– Ваня, ты ведь и сам…

– Очень давно, в детстве. Она решила, что это не всерьёз, просто выдумка. А теперь…

– Мы переписывались, – призналась мама. – По почте. Вань, ты бы к ним сходил?

Он мотнул головой.

– С Васей всё в порядке. Она не болеет.

То ли мама не поняла, что значили последние слова, то ли задумалась – выражение её осунувшегося лица почти не изменилось. Дрозду больно стиснуло сердце. Бедная… Сначала мучилась из-за папы, теперь – из-за него. Наверное, она предпочла бы, чтобы сын рос хулиганом и двоечником, чем вот так, и он очень хотел стать каким-нибудь другим, он помнил, как в детстве часто слышал от неё: «Ох, милый, ну почему ты такой?» – и с беззаветной семилетней пылкостью желал быть не «таким», а таким, как надо, чтобы мама не грустила. Но как это делалось?

– Можно я вынесу тебе твою фотографию? – робко спросила мама.

Рука Дрозда непроизвольно дёрнулась вверх – закрыть лицо.

– Нет.

– Я боюсь! Ты так забудешь сам себя… – Она решительно сжала кулак. – Я вынесу. Хотя бы детскую, ладно?

– Не надо, мама, пожалуйста!

Детская фотография – ещё хуже. Что-то колючее, как ёж, заворочалось в дальних комнатах подсознания, какая-то очень туманная, хотя и совсем недавняя тревога… Но он не мог вспомнить – вместо этого в памяти воскрес один из психологов, к которому Дрозд по настоянию матери как-то записался на приём. «Вот вам задание на дом. Возьмите свою детскую фотографию и ответьте, что вы чувствуете…»

«Я ничего не чувствую, – думал Дрозд, придя домой и вытаскивая из альбома старую карточку с заломленным уголком. – Разве что жалость. Как будто это чужой ребёнок, ребёнок каких-то не очень близких знакомых, который давно уже умер».

– Иногда мне хочется, – стеклянным голосом начала мама, – чтобы оказалось, что это я сошла с ума. Что нет никакого Криптопоса и никаких Возводелов, что всё это просто моё бредовое видение, а на самом деле и ты, и папа счастливы.

Дрозд подался назад, перешагивая