Порочные идеалы - Элвин Гамильтон Страница 3

настоятельница, говорила, что проклятие Лотти – слышать порочные мысли. А сестры ордена посвятили жизнь служению бессмертным и тем самым очистились от пороков. Но Лотти и так знала, о чем думает сестра Бригитта. Ее выдало на миг дрогнувшее лицо, и Лотти ощутила яростный жар удовлетворения, хоть и понимала, что за эту дерзость тоже придется заплатить.

– Поразительно, – неспешно произнесла сестра Бригитта, развязывая пояс, сплетенный из тонких ветвей шиповника, – что нежеланная дочь, получившая от матери лишь проклятие, ничуть не ценит оказанную ей доброту. Тебе не помешало бы научиться смирению.

Голые ноги Лотти по-прежнему болели от ударов пояса, когда она в пятый раз спускалась с холма к фахверковым домам деревеньки Гельд.

Ранняя весна покусывала холодными зубами раны на коже, ноги вязли в грязи, а гора позвякивающих тарелок норовила вот-вот обрушиться, делая каждый спуск мучительно медленным.

Летом Гельд сиял.

Поля пропитанной солнцем золотистой пшеницы, кормившей всю деревню, окружали ее, подобно священному нимбу. Но в месяцы после сбора урожая эти самые поля представляли собой лишь бескрайние просторы тусклой голой почвы. Сколько бы фонарей ни зажигали жители на площади и сколько бы цветных лент ни развешивали, деревня не становилась менее тоскливой. И улыбки не заслоняли мрачные мысли, которые жадно притягивало проклятие Лотти.

Она швырнула груду тарелок на деревянный стол так, чтобы та зазвенела. Сестра Ева посмотрела на Лотти с укоризной, но, будучи новенькой в монастыре, не решилась ее отчитывать, а просто развернулась и пошла прочь. Ее зеленая ряса с вышивкой в виде колючих ветвей величественно развевалась за спиной.

Других сестер поблизости не было, и Лотти оперлась о стол, прикрыв глаза и давая отдохнуть своему замерзшему, ноющему телу. «Лентяйка, – сказали бы монахини, если бы ее увидели. – Разве ты сможешь избавиться от проклятия, если будешь потакать своим порокам?»

Разговоры на деревенской площади звучали приглушенно, все еще полусонно. Но разноголосица в голове у Лотти не замолкала ни на миг.

Обычно Лотти удавалось не обращать внимания на постоянный гул. Но в Гельде редко бывало так много народу.

Сегодня деревенские жители вместе сезонными работниками закончат сеять пшеницу. Мужчины, которым не нашлось места в городе, приезжали в деревню на несколько недель, чтобы подзаработать и набить животы. Закончив с посевом, они снова садились в тарахтящие автобусы и разъезжались по домам – в Вальштад, Гренц и другие города. Но сегодня Гельд праздновал. Каждая семья приносила свое коронное блюдо, пекарня Хена готовила булочки с кардамоном, а пивоварня предоставляла пиво. Ну а монахини благословляли работников, одаривая их ветками шиповника.

Потом работники уезжали, и их мысли переставали зудеть у Лотти в голове.

Один из них, стоявший в очереди в пекарню Хена, обратил внимание, как задрался подол ее платья, когда она прислонилась к столу. В мыслях другого она увидела собственное голое колено. Они разглядывали, как облегает ее тело платье не по размеру. Лотти чувствовала голод в их взглядах. И отголоски других мыслей, более опасных.

Из-за какофонии Лотти даже не заметила Эстель, пока та не схватила ее за запястье.

– Угадай, что я только что видела в пекарне! – заговорщическим тоном прошипела Эстель ей на ухо. Тепло ее ладони обожгло Лотти. За шесть дней холод ямы проник в нее до самых костей. Но Эстель, если и обратила внимание на ее ледяную кожу и на то, что Лотти уже шесть дней не заходила в пекарню, виду не подала. От прикосновения сознание Лотти наполнилось мыслями Эстель. И эти мысли были не о том, где пропадала Лотти, а лишь о том, что Эстель жаждала ей поведать.

– Что ты видела? – Лотти держалась поближе к лучшей подруге, пробираясь через толпу. Голоса в голове начали затихать.

– Нет уж. – Эстель очаровательно надула губки. – Попробуй угадать.

Лотти и так знала, что видела Эстель. Мысль торопливо прыгнула ей в голову в тот самый момент, когда подруга схватила ее за руку. Но Эстель не хотела, чтобы Лотти действительно угадала. Она желала продлить этот миг, насладиться чужим вниманием, а потом со злорадством раскрыть свой незначительный секрет. А жизнь всегда была проще, когда Эстель получала то, что хотела.

– Что-то неожиданное? – подыграла Лотти.

– Возмутительное! – Эстель театрально схватилась за сердце.

– Ты накрыла тесто, и твоя мать впервые не поправила салфетку на миллиметр, будто ты криво ее положила?

Эстель фыркнула:

– Ага, как же.

– Твой отец сказал о ком-то что-то дурное?

– Скорее уж мама перестанет меня вечно поправлять.

В присутствии Эстель промозглый холод ямы понемногу отступал. Лотти просидела там шесть ночей в компании призраков. Но теперь они с Эстель будто снова вернулись в школу, где виделись каждый день и были неразлучны. Ни одна другая девочка не могла пролезть в их мирок.

Наконец терпение Эстель лопнуло по швам:

– Утром Генриетта зашла к нам за булочками, и угадай, во что она была одета! – На этот раз от Лотти не требовалось угадывать. – В одно из платьев, которые мистер Хинде заказал для дочери!

Генриетта была на несколько лет старше Лотти и Эстель, но когда-то они все вместе сидели в единственном деревенском классе, чтобы обучиться кое-чему перед замужеством или выходом на работу.

Генриетта, окончив школу, вышла замуж за Леннарта Хинде, богатого вдовца, жившего в самом большом доме во всей деревне. Все поднимали тосты за здоровье юной невесты и не столь юного жениха. Все улыбались, поздравляли их, танцевали и поглощали еду и пиво, купленные на деньги мистера Хинде. А Лотти слышала, что на самом деле думали в тот день гости: что не прошло и трех месяцев с тех пор, как скончалась прежняя миссис Хинде. Что Генриетта не сможет воспитать падчерицу, которая всего на семь лет ее младше. Что она совершенно не умеет ни готовить, ни шить, но стоит взглянуть на декольте ее свадебного платья, чтобы понять: Леннарт Хинде женится на ней не ради ее талантов вести хозяйство.

Злые мысли, следовавшие за теплыми словами, раздражали Лотти и не давали ей покоя.

Монахини вечно твердили, что Лотти должна покаяться. Отречься от всех недобродетельных помыслов. Но Лотти знала, как порочны помыслы окружающих.

Их мысли были мелочны, сердиты, завистливы и алчны. А их слова и улыбки в адрес Генриетты и Леннарта насквозь фальшивы.

Но проклятой при этом считалась Лотти?

Это она драила полы до кровавых мозолей на руках, через ночь спала в яме среди шиповника, была обречена жить в монастыре, пока добродетели не снимут с нее проклятие. С какой стати ей пытаться стать добродетельнее всех вокруг? Она слышала, как они упиваются своими мерзкими мыслишками, уверенные, что никто ничего не знает.

Но Лотти знала все.

Наблюдая за Генриеттой, кружившейся в свадебном платье и венке из цветов, видя, как радостно развеваются ее кудри, Лотти тоже поддалась порочному искушению. Она подцепила мысль из головы Эстель и прошептала:

– Зуб даю, она ждет ребенка. Потому ему и пришлось на ней жениться.

Лотти знала, что это не так, но вспышка мстительной радости вытеснила в разуме Эстель жгучую зависть в адрес Генриетты с ее дурацким плоским веснушчатым носом. Генриетты, выходившей замуж за самого богатого мужчину в деревне, за мужчину, в доме которого она сможет вести жизнь изнеженной домохозяйки с мягкими руками. Вместо того чтобы подниматься до рассвета и работать в пекарне родителей, получая взамен лишь мускулы от замешивания теста да пятна от муки на невзрачных платьях.

– Я как раз подумала о том же! – прошептала в ответ Эстель и радостно шлепнула Лотти по плечу. Это привлекло внимание одной из монахинь, заметившей, как они вместе хихикают с края толпы. В наказание Лотти всю ночь отскребала оставшиеся после свадьбы грязные тарелки.

Оно того стоило.

Это мимолетное ощущение близости всегда того стоило.

Проклятие Лотти помогло ей в одном: стать той, с кем Эстель хотела дружить. Становиться ею раз за разом, снова и снова.

Лотти опять вернулась к старым детским привычкам.

– Бьюсь об заклад, Генриетта нарочно дала ему неправильные мерки, когда он делал заказ.

Этот спор она выиграла бы без труда. Лотти подслушала замысел в голове Генриетты, когда та месяц назад несла бланк заказа к почтовому фургону. Она злилась,