Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 28

– А вдруг Балам убил мою маму? – через минуту спросила она детским голосом.

– Ну что ты такое говоришь? – возмутилась Марта. Тинка всхрапнула и повернулась на бок в своей кровати. – Так. Не плачь. Слышишь? – говорила она уже тише. – Что это за сомнения вдруг? Ты же сама говорила, у вас связь. Ты бы почувствовала, если бы… ну, это. Жива она. И Соня жива.

Пролетова ничего не ответила. Марта немного подождала и решила, что Майя заснула. Но когда девочка сама согрелась и лежала уже с закрытыми глазами, а под веками стремительный прозрачный поезд быстро и приятно тащил её куда-то, Рыжая вдруг заговорила:

– Я однажды заболела. Какой-то вирус. Мама как раз нас навещала. Она поставила ведро у дивана, держала мне волосы, когда рвало. А потом мы легли в гостиной, потому что сил не было идти до кроватей. Буквой «Т». Я была ножкой этой «Т», а мама – шляпкой. Я упиралась головой в неё и слышала, как стучит сердце. У меня была температура, болела голова, болел живот, но этот стук убаюкал. Когда я проснулась, было уже утро, а мама спала, положив мне руку поперёк груди. Она жива, я знаю, что она жива, понимаешь? Её надо найти.

Марта кивнула, хотя Пролетова не могла её видеть. Но она чувствовала, что Рыжей не обязательно видеть, чтобы знать.

8

Он услышал шипение и мгновенно превратился из кипариса в человека. Неужели? Бесшумно он вышел из своего укрытия за спортивными корпусами. Слуга последовал за ним.

Она ползла по главной аллее, голодная, худая, рыская глазами по сторонам. Змеиное тело собиралось и растягивалось, переливаясь чешуёй в лунном свете. Женская голова её – молодое личико с тонкими чертами лица – крутилась на своей оси. Рот истекал слюной, и она постоянно облизывалась.

Он улыбнулся. Принял свой истинный облик: крысиный хвост, три головы. Вышел перед ней на аллею. Слуга уже был у неё позади.

– Ламия, – поздоровался, – давно мы не виделись.

Она отпрянула в ужасе, тут же рассыпавшись на сотни маленьких ящерок. Но было поздно: огненное кольцо уже окружило её. Бергсра оказалась в центре пекла. Ящерки кинулись друг к другу и быстро собрались обратно в крупную змею с человеческой головой. Огненное кольцо сужалось. Она встала на хвост и окаменела, защищаясь от пламени. Только лицо оставалось подвижным.

– Отпусти меня, Балам, – попросила она.

Он усмехнулся:

– Узнала?

Бергсра страдальчески поморщилась. Он с удовольствием обходил вокруг, наедался её страхом. Слуга тоже ел. Страх был не таким сладким, как детский, но очень питательным.

– Как ты пробудилась? – спросил он. – Все бергсры давно окаменели.

– Я голодна, Балам, очень голодна, – жалобно прошипела она, – голод сжирает меня изнутри. Мне больно. Пусти меня.

– Ты-то мне и нужна. – Он не слушал её хныканий. Он постукивал хвостом по земле и думал. – Ты-то и нужна мне.

– Балам… слишком горячо… – Каменная чешуя бергсры краснела, раскалялась.

– Әфсенүләр китабы[42]. Знаешь, где она? – спросил Балам.

Ламия застонала. На фарфоровом лице появились пузыри ожогов.

– В подземельях… Чатыр-Дага… была, – прошептала она.

Знал, что её украли бергсры, сказал слуга.

Он щёлкнул когтями, и огонь погас. Измученная бергсра упала на гравий дорожки.

– А теперь слушай меня, – процедил он, нависнув над ней, – ты достанешь мне эту книгу. Молись, чтобы она была там, где вы её спрятали. Иначе я найду тебя и убью.

Ламия выпростала из-под чешуи две тонкие зеленоватые руки и, перебирая ими по земле, медленно, с усилием, поползла от него прочь. Балам не останавливал её.

– «Агарес» – моя кормушка, – говорил он вслед, – но, если принесёшь книгу, я разрешу тебе взять ребёнка. Одного или двух. А пока ползи в лес. Можешь поужинать девчонкой, которую скогсра обратила в берёзу. Она от тебя никуда не убежит. Её никто не хватится – она уже потерянная. Её хотела убить даже собственная мать. Мой слуга покажет тебе дорогу.

9

Полина вскочила, услышав Соню, но сразу поняла – показалось. Она выбралась из палатки сменить повязку. Рэна ворчит, что деревья на ветру свои раны лечат, но Соня не дерево. Рэна никогда не поймёт. Рэна только делает вид, что верит. А сама ждёт, когда Полина «придёт в себя». Чтобы уйти. Чтобы бросить Соню.

Лёгкий ветер с моря приятно обдувал лицо. Ночи были лучше, чем дни. Дни – вязкие, сухие, – бесконечный полив. Соня страдает от жажды, просит ещё. Полина словно вернулась в дочкино младенчество – бессонница, кормление по часам. До года Соня плохо спала: болел живот, резались зубы. Полина кормила её ночью, качаясь от недосыпа из стороны в сторону, и думала, уныло, обречённо: «Неужели так теперь будет всегда?»

Она помнила то ощущение. Ребёнок украл у неё свободу. Жизнь никогда не будет прежней. Помнила, но теперь не верила. Тогда было столько надежды, любви, обещания счастья. Мир крутил свои шестерёнки у неё на руках. Мир весил пять килограммов и постукивал ладошкой по груди, причмокивая и наедаясь.

Полина посмотрела на небо. Ветер гнал коричневые облака, и луна плыла вместе с ними. Серебряные Сонины листья пели. Темнота рядом с берёзой показалась ей густой и непрозрачной, будто на землю и соседние деревья кто-то пролил краску.

У Полины были свои ритуалы. Она пожимала нижние веточки, оглаживала листочки, целовала маленькую развилку на стволе, представляя, что это подмышечная впадина. Надо размотать футболку, посмотреть, как заживает рана от топора. Она смазала её антисептической мазью, которую купила в аптеке.

Полина присела на корточки и осторожно, чтобы не сделать дочери больно, начала разбинтовывать порез. Боковым зрением она уловила быстрое движение. Полина вскочила: темнота двигалась, как крупное хищное животное. Рывками. Страшно. Как же страшно. Разбудить Рэну? Но до палатки было добрых двадцать шагов.

Полина выдвинулась вперёд, закрывая собой берёзу. Темнота пожирала лунный свет. Она приближалась, и Полина услышала шипение и тихий смех:

– Не защитиш-ш-шь её… Ты сама хотела убить… дай мне… Дай… я не трону тебя…

Полина попыталась закричать, но в горле что-то булькало: шею свело. Она крепче вцепилась в ствол.

– Х-х-х-х… – хрипела она. – Х-х-х-хорта. Ко мне.

Ей показалось, что её собственный голос похож на мышиный писк. Она постаралась ещё раз, громче:

– Хорта!

Темнота рывком бросилась на неё. Невольно она зажмурилась.

Полина услышала лязг зубов и змеиное шипение. Собака, огромная, как медведь, висела в воздухе, щерилась и рычала, вцепившись в чьё-то невидимое горло. Из ноздрей её валил чёрный дым.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ша! – Смех, звенящий в ушах, превратился в выдох, собака приземлилась на