Самайн у ведьмы пограничья - Уоллис Кинни Страница 2

– Пусти меня! – кричу я, дергаясь изо всех сил.

В груди нарастает паника. Даже в это время года, на пике возможностей, у меня не хватает магии противостоять старшей из ковена.

Маргарет ахает, ее взгляд немного проясняется. Мне становится чуть легче.

– У меня нет времени, – шепчет она уже нормальным тоном. – Самайн все ближе, и Грань истончается. Король, Что Внизу, испытывает тебя. Найди книгу матери – и поймешь, почему она назвала тебя ведьмой пограничья.

Туман смыкается вокруг нас, в его завихрениях пляшут тени. От боли буквально звенит в ушах. Покалывание превращается в жжение. Я кричу и выдергиваю запястье из хватки Мэгс. В животе что-то лопается, и я навзничь падаю на землю.

Глава 2. Шесть дней до Хеллоуина

Брызги дождя рисуют дорожки на стекле. Небо Массачусетса еще спит, и утренний туман развеется нескоро. Мерлин мурлычет на подушке рядом со мной, вытянув лапки вдоль моей руки. Я смотрю на деревянный потолок спальни, не помня, как вообще уснула. Рассеянно потираю запястье. На коже ни ожогов, ни следов ногтей.

– Король, Что Внизу, испытывает тебя… – бормочу я. Не знаю такого.

Мне не впервой видеть яркие и необычные сны. Но вчерашний был особенно загадочным.

«Найди книгу матери – и поймешь, почему она назвала тебя ведьмой пограничья».

В Атлантическом ключе традиция предписывает девушке определяться с магией на тринадцатый день рождения. Но мать выбрала мой путь прямо в день моего появления на свет. На закате того Хеллоуина она укутала меня в темно-зеленое одеяло, назвала Гекатой Гудвин и с гордостью объявила собравшимся вокруг, что я буду ведьмой пограничья. Эта древняя магия уже давно не практиковалась, и мне предстояло стать первой за уже почти два столетия. Такое решение вызвало пересуды среди женщин Атлантического ключа.

Почему Сибил Гудвин так поступила?

С чего простая кухонная ведьма определила дочку в межевые?

Как может девушка, которая, по сути, и ремесла своего не выбирала, по-настоящему им заниматься?

Вот этот последний шепоток преследовал меня все детство, отравлял сомнениями каждую практику. Так как наставлять меня было некому – из ведьм пограничья к тому моменту в живых никого не осталось, – мне пришлось полагаться на разрозненные знания матери и прочих членов ковена. Но теперь, в почти тридцать один, я привыкла к своей доле, какой бы одинокой она порой ни казалась. Как неприятно, что подсознание разворошило старые раны. Неужели я давным-давно не смирилась с украденным выбором?

– Странные сны под Самайн. Не самый лучший знак перед Новым годом, – шепчу я, роняя руку обратно на кровать.

Мерлин трется мордочкой о мою шею и щекочет усами. Стук дождя за окном становится громче. Идеальная погода.

Вот бы остаться под одеялом с котом в обнимку, почитать книгу, лежащую на прикроватном столике. Это увесистый сборник артурианских романов, с таким легко забыться. Но сегодня рабочий день. Повторяю это себе еще трижды, прежде чем наконец встать.

В кладовой в глубине коттеджа стоит большой стеклянный шкаф, где хранятся мои последние разработки для «Вороны и кроны» – ипсвичской аптеки, совладелицей которой я являюсь. Осенние ароматические саше, пахнущие корицей и кленовым бурбоном, несколько новых мазей и тридцать бутылочек линиментных масел, которые особенно полезны для успокоения паучьих укусов, дезинфекции ран и облегчения мышечной боли. На каждом товаре красуются ценник и наша фирменная наклейка.

Складываю все припасы в корзину, быстро переодеваюсь в рабочую одежду и кормлю нетерпеливо приплясывающего Мерлина. Но при виде метлы на кухонном столе и готовой фигурки призрака на подоконнике замираю как вкопанная.

Так все это случилось взаправду? Но тогда в какой момент я ушла спать и мне привиделась Маргарет? Терзаясь сомнениями, выхожу из коттеджа.

Воздух нынче свежий, но не морозный. Однако я все равно накидываю капюшон оливкового дождевика, чтобы не застудить уши, и качу на велосипеде в город.

Этим дремотным утром машин нет, дорога в моем полном распоряжении. Деревья над головой шелестят пламенеющей осенней шевелюрой. Низко стелющийся туман укрывает верхушки, затушевывая разноцветную листву. Мой велосипед мчится по асфальту, полы дождевика развеваются и хлопают на ветру. Мне почти удается представить, что я на метле и лечу высоко в воздухе сквозь густые, залитые лунным светом облака. Собственная фантазия вызывает у меня смех.

К тому времени, как я добираюсь до Главной улицы в Ипсвиче, туман уже рассеивается и поток машин наводняет дорогу, вынуждая меня сойти с нее и проделать остаток пути по тротуару. Рабочие украшают уличные фонари оранжевыми и черными лентами, развешивают гирлянды на тонких проводах. Перед ресторанами громоздятся тюки сена, а владельцы магазинов выставляют в витрины тыквы. Ипсвич никогда не разочаровывает в преддверии Хеллоуина.

Паркую велосипед рядом с деревом у дороги, отцепляю корзину и направляюсь в «Ворону и крону». Когда дверь аптеки распахивается и звонкий колокольчик возвещает о моем появлении, я окунаюсь в ароматы тысячи трав и свечей. Ребекка Беннет, управляющая аптекой, стоит на лестнице рядом с входной дверью и развешивает украшения в витрине. Я останавливаюсь и хмуро наблюдаю, как она приклеивает на стекло веселого Санту. В углу высится небольшая рождественская елка с изящными украшениями на ветвях, а также небольшая горка завернутых подарков.

– Ребекка, неужели мы вновь будем об этом спорить?

Управляющая, одетая в черную футболку и темные джинсы, смотрит на меня с вершины лестницы.

– Это чтобы успокоить прихожан, Кейт, – говорит она с ухмылкой. – Вот умаслим их на Рождество – и снова можно весь год быть жутким магазинчиком.

Ребекке около сорока, она примерно на пятнадцать лет моложе моей мамы. Наши семьи всегда оставались близки. Ее мать, Уинифред Беннет, и моя… были лучшими подругами. Ребекка, садовая ведьма, стала моей наставницей в травоведении после того, как мама уже больше не знала, чему меня еще научить. А когда мне исполнилось двадцать восемь, мы с Ребеккой вместе открыли «Ворону и крону». Благодаря ее умению выращивать самые полезные растения и моим рецептам, позволяющим использовать эти растения в лечебных целях, наша маленькая аптека процветает вот уже три года.

– У меня сегодня новое попурри и линимент, тридцать бутылок, – говорю я, оставляя дискуссию об украшениях: к чему снова это обсуждать?

– Отлично, – тянет Ребекка, спускается с лестницы и берет у меня корзину с припасами. – К концу недели расхватают.

– Надеюсь, что так, – со смехом признаюсь я. – Хоть продержусь до Рождества. Мерлин недавно пристрастился к дорогому влажному корму, и мне грозит разориться и остаться без крыши над головой.

Ребекка фыркает:

– Вместо того чтобы баловать кота, купила бы себе хороший подарок на день рождения. Все-таки у тебя важная дата в эту субботу.

Она выжидающе смотрит на меня, и приходится постараться, чтобы не скривиться в ответ.

Женщины Атлантического ключа получают свою силу от предков. Но магия, если ее не использовать, со временем рассеивается. Вот почему каждый член нашего ковена сосредоточивается на какой-то одной ее области, посвящая себя ей в тринадцать лет. Чем больше мы практикуем, тем сильнее становимся. Однако за последние несколько поколений наши общие силы ослабли. Когда моя бабушка была еще девочкой, старейшины, чтобы предотвратить эту потерю, начали вводить Сдерживание. Теперь, когда ведьме исполняется тридцать один год, она проходит ритуал, лишающий ее способности творить любую магию, кроме той, которую она активно практиковала. Это позволяет ей посвятить всю себя выбранному ремеслу и не дает силе Атлантического ключа иссякнуть со временем.

– Ты же готова? – спрашивает Ребекка, когда молчание слишком затягивается.

– Конечно. Просто… это будет мой первый день рождения без мамы. Как-то даже странно.

Она сочувственно кивает и печально улыбается.

Я почти не соврала. Но не признаваться же Ребекке, в чем главная причина моей нерешительности. Проводить ритуал будет ее мать – Уинифред Беннет. Она глава Атлантического ключа, метамагическая ведьма, способная манипулировать самой тканью магии. Из всех разрешенных нашим ковеном ремесел метамагия – самое опасное, особенно для той, кто ее практикует. В последние годы в Уинифред чувствуется какое-то