Душа змея - Екатерина В. Коробова Страница 12

же, – зимой. Ты повадился бросать мне солнечный диск, и со временем это стало нашей любимой игрой. Диск становился все больше и больше, и мне так хотелось поймать его, чудесный, сияющий, ослепительный. Но я могла удержать его лишь короткое мгновение, и он ускользал, укатывался вновь к тебе, становясь тоньше и незначительнее, как и моя память о тебе в это время. Ты тоже забывал обо мне, стоило отпустить диск? Почему я никогда не спрашивала тебя об этом?

Мне было зябко в те дни, что ты укрывался от меня.

Я была лесом и рекой, небом и травами, что росли под ногами, птичьими голосами и той мелкой рыбешкой, что плещется летом в холодных ручьях. Это тоже были игры, но в них царили пустота и одиночество. Игра, которую не с кем разделить, становится бесцельной. Я ненавижу отсутствие смысла.

В один из самых промозглых дней я сидела на берегу и гладила голые ветки – кажется, им было зябко, но они обиженно молчали. И вдруг ты отразился в поверхности замерзшего озера, будто всегда был там, веками терпеливо ждал, когда я, наконец, отвлекусь от прибрежных кустов и посмотрю на тебя.

Мне хотелось встать и побежать, но я продолжила сидеть, будто это я ждала тебя здесь все это время, продуваемая ветрами, всю эту вечность, под белым-белым небом, среди снега и льда.

– Я придумал новую игру, – твой голос, как всегда, звучал как будто отовсюду и в то же время у самого моего уха, если бы только оно у меня было. – Тебе понравится.

Новую игру. Игру, в которой, может, мы наконец окажемся живыми, почувствуем себя ими и я узнаю, как это – когда из проколотого пальца льется густая теплая кровь? Может, игру солнечных зайчиков на нагретых камнях, игру водомерки, увязшей в ряске, игру паутинок на ветру? Все это было бы прекрасно, но слишком приелось. Что же ты придумал на этот раз?

Я встала и шагнула к озеру. Лед был тоньше высохших осенних листьев, но не треснул от моих шагов.

– Игру, в которой мы расколем этот мир надвое. Одна половина будет принадлежать мне, вторая – тебе.

– Хорошо, – сказала я, когда все улеглось, хоть двое и не стали до конца одним. Ты смотрел на меня с восторженной улыбкой. Наконец-то твоя затея смогла нас позабавить. – Но…

– Но? – переспросил ты, обиженно выпятив нижнюю губу, словно малое дитя. Как в тебе умещалось столько могущества?

– Но, – я подошла и взяла тебя за руку. Мир покачнулся. – Если есть те, кто рвет и раскалывает, нужны и те, кто будет сшивать.

И тогда ты придумал змеев».

Никола перечитал трижды. Не то, совсем не то, но было в этой сказке что-то невыразимо завораживающее. Он представил себе их: человеческую богиню, овеянную сиянием, тонкокожую, скучающую у замерзшего озера, и прародителя Великого Змея, предлагавшего ей неведомую доселе забаву. Расколоть мир…

Никола не сдавался. Глаза слипались, но он упрямо продолжал читать про двух забытых змеев-братьев, о пробуждении которых никто не знал и в итоге они, кажется, исчезли.

Он заставил себя перевернуть следующую страницу.

«Наша тоска предопределена, но это не самая большая плата за возможность отыскать часть утерянной души».

Никола перечитывал фразу раз за разом, снова и снова, пока…

День был такой солнечный, что краски вокруг будто сошли с ума: в глазах болело и от зелени травы, и от синевы неба, и от белизны стен домов вдали. Никола стоял на вершине холма и чувствовал, как печет спину и макушку. Что-то тихо гудело в нагретом воздухе, сперва почти бесшумно, но потом все громче и громче, и от этого почему-то становилось тревожно и грустно.

За спиной послышался мамин голос:

– Милый, тебе нельзя здесь быть.

Никола обернулся, но позади никого не было. Голос тем временем повторил настойчивее, уже без ласкового укора:

– Тебе нельзя здесь быть.

И потом уже совсем грозно:

– Вставай и уходи. Это тебе не спальня. Ты разбросал мои книги.

Никола с трудом разлепил глаза. Над ним склонялась разъяренная Ива.

– Если ты сейчас же не уйдешь, клянусь, на тебе до конца дней будет морок, будто тебя сжирают плотоядные черви, и боль при этом, уж поверь, будет как настоящая. Ты даже до своего Вяза не доползешь.

Когда-то Николе казалось, что Ива, окруженная обожаемыми книгами, соответствует своему имени – тонкий гибкий прутик, не иначе. Золотистая веточка, вся в солнечных бликах-пылинках. При более близком общении это впечатление исчезло очень быстро.

– Я уберу, – не вставая, Никола потянулся за книгами. Он не помнил, когда успел перед сном разложить их вокруг себя на полу.

– Я что, не ясно выразилась? Могу и на земном повторить! – синие глаза Ивы потемнели.

– Предельно ясно, – Никола встал, стараясь игнорировать боль в затекших мышцах. – Простите.

Ива не удостоила его ответом.

* * *

Никола совсем не чувствовал голода или усталости: все мысли были только о том, чтобы успеть к Старому Ою до того, как его самого кто-то хватится. Наспех умывшись и переодевшись, он впервые в жизни отправился в одиночку в Лес.

Иномирцы иногда вспоминали в присутствии Николы, как люди сперва противились Лесу на корабле. В один голос – биологи, химики, инженеры. Для пропитания на борту выращивались иномирские растения, и ушло немало времени и сил, чтобы они наконец прижились. Кедр бережно хранил в должных условиях семена культур, которые надеялся однажды высадить на Онатаре. Лес же был иным: он не делился ничем, не ждал почвы, воды и света. «Ему не нужно все это, ему нужны мы, а он – нам», – сказал Вяз в то утро, когда Лес вдруг просто очутился в одном из отсеков Корабля. Живой, шумящий листвой, дышащий сыростью и запахом незнакомых людям трав. Вечный.

Иномирцы не признавали религий в привычном для людей смысле, разве что почитали Великого Змея, но вот Лес – Лес был одновременно и божеством, и храмом.

Никола боялся ходить туда один, потому что твердо знал: Лес ему не рад, и может из-за этой нерадости случиться что-то страшное и злое. Это уже не выкраденный клочок бумаги или пропущенное фехтование, Вяз тут не помог бы. Но сегодня выбора не было.

Едва успев войти, Никола сразу же понял, что он не единственный посетитель этим утром. Сина и Ветивер стояли у самой кромки Леса и, кажется, не заметили прихода Николы. Он не придумал ничего лучше, чем юркнуть за один из стволов и замереть, слушая, как громко стучит кровь в ушах. Он не знал, как эти двое могли отреагировать на его шатания по Лесу в одиночку, и совсем не хотел проверять это сейчас.

Несколько минут было очень тихо. Никола наконец решился осторожно выглянуть из своего убежища. Сина и Ветивер