Молот Пограничья. Книга II - Валерий Пылаев Страница 11

— Двадцать с лишним. Видать, только ночами шел княжич… Будто домой возвращался. — Горчаков мрачно усмехнулся. — Мы потом уже узнали, что и у Зубовых, и у Друцких в вотчине люди пропадали.

— Получается, их Александр, — поморщился я, — того… Скушал?

— А кто еще? Явно не на траве такой здоровый отожрался. Упырь же с обычного человека получается, а если вырос — значит, много народу высосал. Видать, хитрый был, раз раньше не попался. И крепкий — говорят, в него двадцать пуль засадили, чтобы упокоить.

— И ты его видел? — Елена первой подошла к ограде и распахнула калитку. — Тебе дедушка Свят показывал? Семилетнему?

— Да ну что ты такое говоришь? Упыря сразу на месте и сожгли — не хоронить же в семейном склепе такую образину… Даже гроб нигде не пройдет. — Горчаков пропустил меня вперед. — А рассказал-то дед уже потом, когда мне лет было, как Игорю сейчас, если не больше.

Я тут же представил себе картину: распростертое на земле огромное тело, в котором не осталось почти ничего человеческого. Когтистые ручищи в мой рост и непропорционально большая голова с уродливой пастью, полной здоровенных острых зубов. Почерневшая мертвая кожа, покрытая грязью, трупным ядом и засохшими пятнами крови. Чужой, не своей — вряд ли даже вся мощь аспекта Смерти могла заставить биться уже остановившееся сердце упыря.

Недобрая магия Тайги подняла лишь тело, оставив ему крупицу прежнего сознания. Но и ее хватило, чтобы оживший… точнее, не-мертвый княжич Друцкий решил вернуться в отчий дом. И медленно тащился сначала через лес, потом через реку — видимо, прямо по дну пешком — и уже после этого по дорогам, отыскивая путь в родной Сиверск. Днем забивался в какую-нибудь темную щель, а ночью снова шагал на юг. Охотился.

И жрал.

— Знаете, что-то мне после таких разговоров в лес идти не хочется, — поежилась Елена. — Вот вообще.

— Да я тоже думаю… Поздно. — Горчаков указал рукой в сторону горизонта, который понемногу начинал окрашиваться в вечерние цвета. — Через час уже темнеть начнет, а еще ехать.

— Что ж… — Я прикрыл за собой калитку. — Значит — по домам?

— Если торопишься — отвезу тебя, конечно, — вздохнул Горчаков. — Но как по мне — лучше прямо здесь заночевать. Заодно хозяевам поможем порядок навести. А на рассвете еще следы поищем — вдруг повезет. Утро вечера мудренее.

* * *

— Поднимайся, — тихо проговорил я, касаясь смятого нагрудника металлической перчаткой. — Твое время еще не пришло… Ваше время еще не пришло!

Мой голос гремел, набирая силу, и преторианцы один за другим вставали, стряхивая с брони изрубленные тела врагов. Отцу не было угодно наделить меня могуществом сестры, способной залечить любые, даже самые тяжелые раны. И я делал для своих бойцов лишь то, что мог: делился текущим по жилам первородным пламенем, способным поднять уже бездыханное и обескровленное тело.

Преторианцы вставали и шли в свой последний бой. Раненые, мертвые — какая разница? Они сами выбрали судьбу, согласившись отправиться со мной на Эринию. Едва ли хоть кто-то сегодня уцелеет. И пусть для всех нас бросок линкора через подпространство стал дорогой в один конец, пусть всего моего могущества не хватит спасти хоть одну жизнь, на штурм цитадели я поведу их сам, лично, как и положено командиру Легиона.

Как и положено Стражу.

Когда я подошел к воротам, все стихло. Преторианцы замедлили шаг, а потом и вовсе остановились за моей спиной. Повторители смолкли, орудия на стенах уже давно превратились в оплавленные куски металла, последняя из темных тварей погибла, смятая ботинком штурмовой брони, и сражаться у стен цитадели было больше некому.

Я сжал свободную руку в кулак и потянул на себя, будто дергая невидимую цепь, и ворота содрогнулись. Механизмы и сторожевые чары держали крепко, но через меня текла сила, перед которой не устоял бы даже самый крепкий металл. Створки со стоном выгнулись, сорвались с петель и, наконец, рухнули, освобождая путь.

— За мной! — Я перехватил Крушитель двумя руками, чтобы было удобнее шагать. — Во имя Отца!

Снова… Впрочем, нет. На этот раз я проснулся сам, по собственной воле. Не вывалился обратно из почти забытого прошлого — точнее, будущего — а просто открыл глаза. Будто посмотрел что-то вроде крутого и запредельного дорогого фильма про кого-то другого и выключил телевизор.

И все. Шкура бывшего бастарда, а ныне сиятельного князя Игоря Даниловича Кострова приросла ко мне так крепко, что я едва ли представлял себя кем-то иным. Семья, вотчина, коровники, стройка, черт бы ее забрал… А теперь еще и охота на не совсем мертвого, но и уж точно не живого медведя-переростка в соседских владениях. И блуждание по лесу со стариком и его красоткой-дочерью.

Тот, кем я был раньше, изрядно удивился бы узнав чем ему придется заниматься, угодив в далекое прошлое и присвоив чужую жизнь. Однако сейчас меня почему-то не покидало ощущения, что все это — не просто так. Что или провидение, или воля всемогущего Отца нарочно сплели в цепочку немыслимые события и сделали так, чтобы я оказался именно здесь и сейчас.

В этом мире. На этом всеми старыми богами и Матерью забытом хуторе у самой границы Тайги. В этом ветхом сарае с дырявой крыше.

На этом сеновале.

Вздохнув, я перевернулся с левого бока на спину и вытянулся — благо, места вокруг было достаточно. Елене Бобер с супругой уступили отдельную комнату с кроватью, а сами улеглись на печи. Нам же с Горчаковым досталась веранда. Промятая узкая кушетка — ровесница самого хутора — меня ничуть не смущала, однако уже минут через пять после отхода ко сну я столкнулся с обстоятельствами, которые оказались сильнее могущества Стража.

Сосед. Даже в бессознательном состоянии его сиятельство Ольгерд Святославович Горчаков оставался собой — могучим таежным богатырем, словно сошедшим со страниц старинной былины о варяжских князьях. И звуки издавал соответствующие: в заросшей седым волосом широкой груди будто перекатывались огромные валуны. От грохота которых дрожали не только стекла в окнах, но и сами стены веранды.

В общем, старик храпел так, что даже после всего пережитого за день заснуть я не смог. И, проворочавшись на кушетке с полчаса, забрал одеяло и убрался в сарай, где хозяева хранили корм