Холли Лайл - Дипломатия Волков. Месть Драконов. Отвага Соколов Страница 69

Скрючившись в своей каюте, Хасмаль яростным взглядом жег Говорящую, явившуюся на его зов.

— Она здесь. Здесь.Ты знала, что это случится. И солгаламне. Окруженная стеной голубого пламени, Говорящая усмехнулась.

— Тебе отвечала моя сестра,и она поведала чистейшую истину.

— Она сказала, что я могу избежать судьбы.

— Нет. Она сказала тебе, что ты можешь попытаться сделать это.

— Если б я остался дома, то был бы сейчас в безопасности. А теперь по ее вине я проехал через всю Иберу и оказался в ловушке — на корабле вместе с женщиной, встречи с которой так старался избежать.

— Если б ты ничего не сделал, то оставался бы в безопасности. Однако твоя личная безопасность не имеет отношения к более крупным вопросам. Пока ты пытался спрятаться от своей судьбы, но — против желания — лишь глубже погрузился в нее, в начинающуюся битву вступили целые миры.

Хасмаль крепко сжал кулаки, однако заставил себя дышать помедленнее, а свой гнев — утихнуть.

— Почему твоя сестра обманула меня? Почему уверила меня в необходимости бегства.

— Потому что у тебя есть кое-какие дела, Хасмаль ранн Дорхан; совершив их, ты изменишь свой мир и отчасти наш, а быть может, одновременно с ними и другие, еще глубже погруженные в Вуаль. Если ты уклонишься от своей судьбы, миры эти сделаются еще хуже. От тебя слишком много зависит, смертный; тебе дано оставить такой глубокий след, как никому другому… и хотя никто и ничто не в силах направить тебя по верному пути, моя сестра сумела хотя бы указать тебе тропу, показавшуюся нам наиболее благоприятной.

— И чего же от меня ожидают?

— Ты спрашиваешь не так. Твоя тропа не отлита из железа… твое будущее навсегда останется неопределенным. Вопрос в другом; что тебе позволено сделать? Но и на него я не смогу ответить, и не потому, что хочу подразнить тебя, а просто потому, что не знаю. Я вижу лишь ветвящиеся тропы, по которым может пойти человек… вижу, как они сливаются и разделяются. Еще я вижу, что тебя и Кейт Галвей, женщину, которую ты боишься, ждет огромное будущее — если вы останетесь вместе, — и что вдвоем вы можете совершить и великое добро, и великое зло; однако порознь вам не удастся добиться чего-то значительного.

— Но она погубит и меня, и тех, кого я люблю.

— Твоя связь с ней сулит печаль, боль и горе, великую победу… и, возможно, твою смерть. Однако все люди смертны, Хасмаль, но живут немногие, — ответил дух.

Хасмаль молча смотрел, как растворяется в Вуали призванный им дух, как гаснут на поверхности зеркала последние следы холодного пламени.

Овладевший им холод распространялся изнутри — от сердца, внутренностей, духа — к пальцам рук и ног. По коже забегали мурашки, и Хасмаль невольно поежился, хотя в каюте было душно и жарко. Говорящая процитировала Винсалиса преднамеренно — он в этом не сомневался. Целиком отрывок звучал так:

«Все люди смертны, Антрам. Все они стареют, дряхлеют и, наконец, переползают в темные могилы, а оттуда в адское пламя либо в холод забвения — в соответствии с исповедуемым теологическим учением. Но лишь немногим из них боги дают задание, возлагают на них особое бремя, открывают перед ними дорогу к величию, которая — если пойти по ней — возвысит их над густыми облаками самодовольства, ослепляющими большинство глаз и туманящими большую часть ушей. Лишь немногим боги дают испытать истинную боль, способную уничтожить надутую мягкую подушку, позволяя ощутить остроту и драгоценную суть жизни, возносящей героев и во всей наготе позорящей трусов перед толпой. Ты, Антрам, совершишь великое. Ты будешь видеть, будешь ощущать, будешь дышать и наслаждаться всяким дарованным тебе мигом. И ты претерпишь великую боль. А однажды — рано или поздно — умрешь.

Все люди смертны, Антрам. Но живут немногие».

В Калимекке, в центре дома Сабиров, в тихой комнате, выходившей на благоухающий жасмином сад, беспокойно расхаживал Ри Сабир. Комнату окутывала тьма — не горела даже свеча, — однако мрак не беспокоил его; Ри прекрасно видел там, где обычный человек счел бы себя слепым. Он ходил вдоль ряда застекленных дверей, не замечая сладких ночных ароматов, не обращая внимания на ветерок, колышущий прозрачные шторы.

Он томился в темнице собственных мыслей, возле позорного столба из слов — и сказанных им, и оставшихся непроизнесенными. И он не мог обрести мира.

— Ждите меня, — сказал он Янфу. — Я должен побывать у матери; нужно хотя бы попытаться уговорить ее. Но, даст ли она мне свое благословение или нет, мы отплываем сегодня ночью.

А потом Треву, вечно опасавшемуся за сестер:

— Обещаю, твои сестры не претерпят никакого бесчестья от нашего поступка. Я не допущу этого.

А потом капитану принадлежавшего Сабирам судна:

— Я выплачу тебе два годовых жалованья и прибавлю еще подарок, если ты доставишь меня вместе с моими лейтенантами, куда мне потребуется, доставишь в целости и сохранности и не будешь задавать вопросов. Дело опасное, касается интересов Семьи, и вот тебе мое слово Сабира: ты будешь удостоен почестей всей Семьи за добрую службу.

А потом своей матери:

— Мои друзья погибли в бою у Дома Галвеев. Я отправлюсь один.

И вновь матери:

— Я останусь и сделаю то, что ты велишь.

Кругом предательство, клятвоотступничество, гибель его чести у полудюжины скалистых берегов… Стоит ему только открыть рот — и он обманет кого-нибудь. Трев, Валард, Карил, Джейм и Янф сделались по его слову мертвецами, не имеющими права вернуться в собственный дом под своим именем; мать сдержит свое слово, и к семьям их станут хорошо относиться, если только спутники его никогда не будут замечены в Калимекке. Перед путешествием в неизведанные края, осмелившись не покориться матери, он мог прибегнуть только ко лжи — чтобы выполнить свое обещание и не навлечь бесчестья на их семьи. Впрочем, он надеялся вернуться со славой — чтобы все было забыто.

А как быть с капитаном, ожидавшим сейчас его прибытия и уверенным в собственном будущем, потому что он находился на службе у Сабира, обещавшего ему… как поступить с ним? Ри посулил ему общесемейные почести, и если капитан проговорится о его планах кому-нибудь из Сабиров, те, безусловно, обойдутся с ним как с предателем.

Только безумный успех путешествия, предпринятого неведомо куда и неизвестно зачем, мог дать этому человеку обещанное мною, подумал Ри. И я готов был выполнить свое обещание. Но как это сделать теперь?

А как быть с проявленной им самим трусостью — перед угрозой, которой он не ожидал от матери. Именно трусостью… иначе и не назовешь. Она пригрозила ему, и он сдался. А ведь мог бы с честью удалиться в изгнание, но вместо этого дал ей слово остаться и выполнить свой долг — каким она его видела. Он дал слово. И какую же цену имеет теперь оно? И какую цену будет иметь впредь?