Оливер Джонсон - Последняя Утренняя Звезда Страница 65

Наконец он закончил. Голон поднял глаза к небу и увидел, что ему осталось несколько мгновений: свет солнца почти над ними. Как он ненавидел этот золотой свет; как он хотел, чтобы вернулась сладкая чернота ночи. Он приведет ее назад. Голон посмотрел на Фарана: странно, эти глаза, которые властвовали над ним всего несколько часов назад, теперь не значили ничего.

Теперь Голон так же велик как и его повелитель. Печаль и пустота. Как плохо Фаран использовал дар, которым обладал он, Голон! Уступить смертным желаниям, когда есть только одно наслаждение — кровь. Из-за свой слабости он подверг опасности все: даже если бы ему удалось схватить ее, он оставил бы ее в живых. Светоносицу, главного врага Исса, в живых!

Нет, он не такой как Фаран. Он будет жить вечно. А когда придут столетия темноты, помнить будут именно его имя, имя Голона, а Фарана забудут.

— Начинай ритуал, — скомандовал Фаран.

Два вампира уставились в глаза друг другу. — Для ритуала мне нужна кровь, — наконец сказал Голон.

— А что плохого в той крови, которая в Чаше? — спросил Фаран.

— Она моя, — ответил волшебник.

— Ты хочешь другую кровь? — с кривой усмешкой ответил Князь. — Но эта в Чаше — последняя живая кровь на Темном Корабле, и на лиги вокруг.

Голон посмотрел на медного цвета сосуд, лежащий на палубе. Да, его кровь все еще там, у самого горлышка, хотя глубины, как всегда, не видно. По спине пробежал холод. Его кровь? Он почувствовал, что события ускорились, вышли из-под контроля. Вызыватель демонов никогда не должен пользоваться собственной кровью, если может обойтись без этого. Любого другого: раба или жертвы. Но однажды он уже нарушил это непреложное правило: вызвал Спинделя, разбрызгав свою кровь на поверхности озера. Но Спиндель в конце концов младший демон: Атанор в тысячи раз сильнее.

Но кровь нужна. Солнечные лучи скоро сожгут его, здесь от них не спрятаться. Даже если они спустятся с корабля и заберутся под корпус, лучи доберутся до них, отражаясь ото льда. Теперь деваться некуда: он должен сделать это, он один из них, немертвый; их судьба — его судьба.

Из всех семи братьев он был самым осторожным и скрупулезным, поэтому и выжил; но сейчас он знал, что идет на риск куда больший, чем шли они, а их убили.

— Очень хорошо, — ответил он, повернулся, поднял руки к уходящей на запад ночи и запел слова заклинания таким дрожащим голосом, что любой, услышавший его сейчас, сразу бы понял, что это голос мертвого человека.

— Придите, Атанор, жеребцы ужаса, везущие карету тьмы: нить Галадриана порвана, Ре странствует в глубинах ночи; приди, Тьма, и поглоти свет, навсегда.

Мертвой рукой Голон поднял Чашу и выплеснул из нее кровь на руну.

Тишина, полная тишина опустилась на корабль, и только ветер зловеще свистел по льду, но вот в рассветном небе появились огромные тени, чем-то похожие на перистые облака. Послышалось странное гудение. Со скал над их головами начали срываться вниз огромные глыбы и разбиваться о ледяную поверхность, воздух наполнился крутящими обломками камня. Солнце как раз достигло края утеса над ними, но тут они увидели, как вокруг него появилась темная аура, которая остановила его, потом сияющий шар исчез, осталось только быстро слабевшее сияние. Небо постепенно становилось фиолетовым.

А потом воздух разорвали пронзительные крики. Темные формы, похожие на стаю перелетных птиц, пронеслись над ними, потом вернулись, и стали кругами спускаться к кораблю. Все ниже и ниже. Вампиры глядели, загипнотизированные небывалым зрелищем. Голон все еще стоял с Чашей в руке. Темные создания приближались, становилось все холоднее и холоднее.

Сорок лет осторожности исчезли, как будто их и не было, потому что в момент триумфа, когда он исполнил свое заветное желание, высочайший вызов, он сделал роковую ошибку. Приманкой была его кровь. Теперь Атанор пришли за ним. Он и только он — их жертва.

Темные фигуры уже парили над их головами, ущелье погрузилось в абсолютную темноту; вместе с тенями пришел замораживающий холод, черный лед мгновенно покрыл палубу, даже ветер перестал выть. А потом Атанор бросились вниз и облепили Голона. Без единого звука. Волшебник успел издать только агонизирующий предсмертный крик.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

В Тире Ганде не рассвело

Тире Ганд: рев костяных рогов объявил, что до рассвета остался час; немертвые, толпившиеся на улицах, заторопились в дневные укрытия.

Старейшины, руководившие жизнь всех жителей, духовной и повседневной, собрались в увитом плющом склепе, находившимся под гигантской ступенчатой пирамидой Исса на самом высоком из семи холмов города. Стражи храма и обычные жрецы отправились в пахнувшие плесенью катакомбы, прятавшиеся в холме, как соты в улье: кладбище Тире Ганда со дня основания города.

Все остальные слои общества тоже готовились пережить дневные часы. Низшие, миряне, торопились в подвалы своих домов, торговцы опускали тяжелые ставни на окна магазинов и неторопливо шли в сводчатые залы, где вдоль стен стояли стеклянные бутылки с рубиновой жидкостью: кровь, жизнь города. Но знать не снисходила до жизни в хаосе и трущобах нижнего города. Когда загремели рога, их понесли в носилках с закрытыми жалюзями в особняки на другом берегу Фуркса, великой реки, ограждавшей город с запада. Извивающиеся змеи паланкинов, перед которыми не несли ни фонарей ни факелов, пересекали реку по трем семипролетным мостам: Мост Зрелищ, Путь Пустой Короны и Мост Встающей Смерти.

На болотистой почве противоположного берега последние дневные правители города выстроили себе роскошные дворцы с множеством готических шпилей и крутыми крышами. У дворцов был только один вход, а окон не было вообще. В садах росли плачущие ивы и ядовитый плющ, по шпалернику вились ползучие растения, а множество тенистых деревьев и кустов даже в самый полдень создавали полумрак на покрытых росой лужайках.

И только одно здание отличалось от всех.

Некоторые носилки прошли прямо перед внушительным особняком, стоявшим рядом с концом Моста Зрелищ, почти на самом берегу реки. У этого здания, в отличии от остальных, были окна, сейчас заделанные досками: быть может когда-то здесь жил живой человек, давно, не меньше двухсот лет назад. Толстые плети плюща висели на гаргульях, сторожившие ворота, а когда-то ухоженный сад по колено зарос бурьяном.

Знать Тире Ганда никогда не любила своего соседа, да у нее и не было причин любить его. Человек, который владел этим особняком, был выскочкой и смертным, умершим естественной смертью, в отличии от настоящих аристократов, ставших живыми мертвецами больше тысячи лет назад. Только влажный воздух реки заканчивал их вторую жизнь, суставы сгнивали, переставали держать головы и ноги, и, наконец, части тел падали, не в состоянии соединиться с туловищем. Тогда их семьи переносили рассыпавшие части в самые темные склепы и оставляли там бормочущие черепа и дергающиеся ноги, пока второй сон не успокаивал их навсегда.