Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему Страница 31

— Вот как, и снова «Вы»… — пробормотал он.

— Извини, я забыла…

— Ты говоришь, что я не злой. И все-таки все боятся меня.

— Разве не хорошо чувствовать уважение? — Она пыталась засмеяться, но смех застрял у нее в горле.

— Они верят в то, что я дух, которому триста лет, Силье! А я только обычный живой человек с той же тоской по другим людям, как все другие — с той лишь разницей, что у меня есть кое-какие особые качества, о которых я никогда не просил.

Он увидел в глазах Силье такое понимание, что должен был отвернуться.

— А все это с травами — ты этому учился, не правда ли? — спросила она.

— Это то, что Люди Льда получают с молоком матери. Которого я, впрочем, никогда не пил. Как они могут верить, что я призрак? Я почти рад тому, что стал причиной смерти матери при своем рождении — так она, во всяком случае, избавилась от того, чтобы видеть произведенное на свет чудовище.

— Тенгель! — взмолилась она.

Он помолчал.

— Видишь ли, Силье, есть еще причина… — Он отошел к шкафу в углу и повернулся к ней спиной. — Причина того, что я должен жить один. Ты видела мои плечи, не правда ли?

— Да, — тихо ответила она. — Это телесное повреждение?

— Нет, никакого повреждения. Я таким родился. Это то, что отняло жизнь у моей матери. Она истекла кровью при родах.

— О, — Силье издала звук-стон, полный такого сочувствия, на какое только она была способна.

— Да. И я не хочу, чтобы это случилось… с другой женщиной, — быстро закончил он.

— Ты имеешь в виду, что это может стать наследственным?

— Да. О таком никогда не знаешь заранее.

Он подошел к столу и продолжил накрывать. В конце концов, стол получился великолепным.

— Наш рождественский обед, — улыбнулась Силье с комом в горле.

Они сели друг против друга за грубо сколоченный стол. Тенгель, избегавший смотреть на нее, налил самогона Бенедикта. Она мешкала выпить.

— Я никогда не пробовала такой крепкий напиток.

— Сейчас Рождество, Силье. И тебе совсем не надо меня бояться, ты же теперь это знаешь.

— Я это знаю. Но я думала не о тебе. Обо мне са…

Она испуганно замолчала. Он отодвинул от себя пирог.

— Ты действительно странная девушка. Смесь почти преувеличенного целомудрия, очень сильной чувственности и необычайной смелости. Я не знаю, кто ты на самом деле.

Силье немного подумала. От слов о чувственности ей стало жарко, но она не осмелилась об этом расспрашивать.

— Мне так бы хотелось поговорить с кем-то — обо мне самой. Практически мне не с кем было об этом поговорить. С господином Бенедиктом легко, но он болтает только об искусстве и о себе…

Тенгель улыбнулся впервые с тех пор, как она сюда пришла. Может быть, его смягчила атмосфера некоторой торжественности за столом.

— Ты можешь поговорить со мной.

Она опустила глаза.

— Если вы… можете теперь меня слушать.

— Прошу тебя говорить.

Она чувствовала, что он действительно этого хочет. Немного подумав, она сказала:

— Думаю, что это связано таким образом. Я воспитана так, чтобы быть скромной, почти робкой. Отец был очень строгим, а мать религиозной. Она осуждала все, что имело отношение к любви и к тому, что вы упомянули.

— Эротику?

— Да, именно, — быстро пробормотала она. — Все было так грешно, так грешно! Это прочно отложилось во мне. Дома, когда мы жили в поместье, ко мне несколько раз приставали мужчины, и я убегала, испытывая испуг и почти отвращение, прежде, чем они успевали дотронуться до меня. Но вот я осталась одна после того, как все родственники умерли в это ужасное время. Я никогда не позволяю себе вспоминать об этом, иначе я сломаюсь…

Она перевела дыхание и попыталась снова нащупать нить рассказа. Тенгель сидел неподвижно, положив локти на стол и держа кружку в руке. Теперь он пристально рассматривал Силье и даже забыл о кружке.

— Когда мне пришлось отправиться скитаться, то ко мне часто приставали, особенно в Тронхейме. Мне же было негде жить, и я ночевала под воротами и в других подобных местах. Тогда я и научилась защищать себя. Я еще девственница, ты не должен думать что-то другое.

Он очнулся и сделал глоток.

— Я и не думаю, — пробормотал он и налил себе еще.

— Я научилась быть твердой, — продолжала она, — хотя вначале это было совсем не легко, так как твердость не в моем характере. Смелость, которую ты видишь во мне, смелые выражения — это отпечаток того времени. Потому что я видела и слышала еще кое-что похуже. Моя застенчивость и все то мерзкое, что я пережила, соединились во мне и получилась смесь. Но так… нет, сейчас я больше не могу.

— И все-таки сейчас будет важное.

— Нет, я не могу. Он разозлился.

— Ты сказала, что доверяешь мне.

— Сегодня ты не очень поощрял это доверие, — сказала она, склонив голову.

— Я хочу слушать, — сказал он проникновенно. — Твои слова попадут в надежное место.

В хижине было теперь жарко. Или это она сама горела? Нет, это было что-то другое, очень сильное, что шло не от нее. Или, по крайней мере, лишь от части.

— Но это так трудно, Тенгель. Это касается… эротического.

— Да, я понял.

— Как это… пробудилось. Я не подозревала, что я… имею такие… наклонности.

Его глаза горели, словно узкие полоски огня. Под высокими скулами залегли такие глубокие тени, что щеки казались провалившимися. Он поднял верхнюю губу и обнажил на мгновение зубы, точно зверь, которого дразнили.

— Лучше всего оставить это несказанным, — произнесла она.

— Кто-то оказывал на тебя давление? Пытался лечь с тобой в постель? Так, что возбудил тебя?

— Нет, нет! — закричала она испуганно. — Нет, это был ты, и ты знаешь это очень хорошо.

Теперь это было сказано. Она слишком поздно обнаружила, что попала в ловушку. Если бы она могла провалиться сквозь землю! Она поборола детское желание спрятаться под стол.

В комнате стояла мучительная долгая тишина. Затем он ей что-то протянул. Это была кружка, насколько она могла разглядеть. Тенгель заставил ее выпить самогона. Она чихала и кашляла, но питье согрело ее. Она заметила, что его рука дрожала, когда он держал кружку.

— На коне? — спросил он тихо.

Силье изумленно посмотрела на него.

— Почему ты так думаешь?

— Ты не могла сидеть спокойно.

Она чувствовала себя больной от стыда, но покачала головой.

— Задолго до этого.

— Да, та фигура в церкви… — сказал