Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл Страница 24

Яснорада, конечно, не могла усвоить толком не преподанный урок. И на сей раз она зашла слишком далеко. Теперь дочку Ягой и впрямь ждал суд… но не о ней тревожилась Мара. Колючие, словно саднящие занозы, вопросы точили ее изнутри. Так ли сильна духом их царица? Так ли нерушима ее власть, так ли безоговорочна?

Как много в ней постыдных человеческих слабостей? И не позволит ли Морана им себя сгубить?

***

Яснораду вели куда-то прочь — мимо уютных избушек, что сейчас ей казались стоящими на костях. Мимо площади, где обернувшийся змеем Полоз унес под землю свою жену, ныне — змеиную царицу. Мимо дворца, где воспоминания умерших людей были одновременно забыты и увековечены. Там к Яснораде, Ягой и Моране присоединился Кащей, и взгляд его, обращенный на Яснораду, не сулил ничего хорошего.

В дворцовом саду, где росли кусты с пепельными листьями и алыми, будто кровь на проколотом пальце, цветами, Морана задержалась. Повела рукой, и кусты, плотно сомкнутые, расступились, открывая взору тропинку. И вот уже кончился пепельно-алый сад, а тропа все вела их вперед. Яснорада никогда прежде не бывала в этой части Кащеева града. Ни домов здесь не было, ни деревьев — только одинокий пустырь. Не добрались сюда обманы Мораны…

Затерявшаяся среди голой земли тропа привела их к капищу. Стоящие по кругу идолы рассмотреть Яснорада не успела. Морана коснулась того из них, что стоял посередине, и сказала негромко, но по обыкновению властно:

— Впусти нас на суд свой.

Земля перед нею разверзлась. Вырубленные прямо в земле, вниз, в непроглядную темень вели ступени. Десятки их было, сотни, тысячи? Больше Яснорада не видела все равно. Первыми спускались Морана с Кащеем, за ними Ягая. Яснораду никто не удерживал, но она все равно шла покорно. Знала — ей не избежать наказания, что на заре времен таким, как она, придумала царица.

Их уже ждали.

Яснорада читала о рудниках и карьерах, о старателях и шахтерах, о природных сокровищах, что добывали из самых недр земли. Знала достаточно, чтобы при взгляде на Вия сложилось приводящее в трепет ощущение, будто тело его грубо вырезали из рудной жилы. Лишь потом неведомый мастер, создавший Вия, решил чуть очеловечить свое творение и натянул на железные кости и мышцы человеческое лицо. Да и о людях он, очевидно, знал лишь понаслышке. Иначе как объяснить, что верхняя часть лица Вия была сплошь складки кожи? Веки спадали вниз, будто тяжелое, многослойное покрывало, полностью закрывая щеки и опускаясь до самых губ — толстых, болезненно-серых.

И Морана, и Кащей поклонились Вию до самой земли. Так почтительно, будто не они были царем и царицею, будто истинным владыкой царства мертвого был именно он.

Там, в Яви, мертвых людей принято хоронить. Упокаивать. Быть может, неспроста Вий ютился в подземной колыбели?

— Мы прибыли на честный суд, мой господин, — проговорила Морана. Никогда прежде в ее голосе не было столько благоговения. — А с нами — та, что отдала душу, мертвым царством принятую, обратно в Явь.

— Как смогла она совершить такое? — проревел Вий.

Голос его, глухой, плотный и низкий, доносился будто из глубокого колодца. Или из самого сердца земли.

Не было у Яснорады всех ответов на мучащие ее вопросы — о Нави, о Яви, о странном мертвом царстве, затерявшимся между двух миров. Но кое-что она все же понять смогла.

— Потому что не приняла еще Навь его душу, не свершился священный ритуал. Он не прошел по Калинову мосту, не постучался в избу. Не приняла ни я, ни Ягая гостя. Не повернулась еще изба, чтобы пропустить его в город мертвых. И Морана своим ледяным прикосновением его память не отобрала.

Лицо царицы окаменело, на скулах Кащея заиграли желваки. А значит, права была Яснорада: душа Богдана Нави еще не принадлежала. Но приняла ли Явь его обратно? Или отреклась от него, едва он ступил на Калинов мост?

— Возьмите-ка вилы железные, да подымите мне веки — дайте хорошенько ее разглядеть.

Страх вернулся и стал сильней.

Фигуры едва различимые, словно тени поутру, появились за спиной Вия из ниоткуда. Длинными вилами подцепили спадающие складками веки. Подняли их, являя пришедшим на суд мутноватые белесые глаза. С первого взгляда — невидящие вовсе. Со второго — видящие все.

— Сбрось, дева, все свои обманки, — вдруг пророкотал Вий.

Яснорада смотрела недоуменно, а Ягая поняла. Шагнула к дочери, схватилась за запястья необычайно холодными пальцами, с ее собственных стянула костяные перстни, с шеи сорвала оберег. Последними на пол упали шипастые цветы с черными лепестками — те, что в детстве вплетала ей в волосы Ягая. Те, что теперь каждый день вплетала она сама.

Морана страшно вскрикнула. Отшатнулась от Яснорады, словно от паука, которого так боялись явьи люди. Кащей вытаращил глаза, казалось, еще немного — и перекрестится.

Яснорада, перепуганная, ощупала свое лицо. Вроде бы все на месте, не расползлась лоскутами кожа, не слезла с нее, словно змеиная — Полозова — чешуя. Так отчего же тогда царь и царица смотрят на нее с таким ужасом? Отчего дрожат руки помощников Вия, будто в глазах Яснорады видят саму смерть?

Никто не спешил произнести даже слова. Все подземное царство потонуло в молчании, будто захлебнувшись водой.

— Живая, — выдавил Кащей.

Лицо его, и без того не самое изящное, исказилось отвращением.

— Я знала, чувствовала, что с ней что-то не так, — будто змеица, прошипела Морана. — Обереги Ягой мой взгляд отворачивали.

— А ты и позволила, — холодно обронил Кащей. — Владычица царства мертвого, позволила себе обмануться.

Морана зло кусала губы, но возразить ей было нечего.

— Живая? — плохо слушающимися губами спросила Яснорада Ягую.

Вот что означал страх в их глазах. Не смерть они в ней видели. Жизнь.

— Я — живая? Но… как? Почему? Я… я не понимаю.

— Что непонятного — из Нави она тебя забрала, — фыркнула Морана.

А Ягая, не глядя на нее, молчала.

И вдруг все непонятное, что занозами впивалось в разум, стало очевидно.

Вот почему Яснорада чувствовала себя чужой среди мертвых. Вот отчего ощущала себя так странно, когда нечаянно касалась руки Полозовой невесты или мертвой земли — словно пустота селилась под ее пальцами. Вот отчего, когда касалась Баюна, чувствовала будто легкую щекотку… и тепло. Настоящее, живое тепло. Вот отчего во дворце никак не могла насытиться, и лишь скатерть-самобранка