Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе Страница 112

Неужели для него это всерьёз? Не игра, как для неё — игра в королеву, или сказочный сон, в котором она иная…

…неужели она уподобится тем кукловодам, от которых стремится убежать?

— Он его Воин. Тот, кто играл мной.

Стволы проносились мимо во тьме в сопровождении смягчённого глиной стука копыт.

— Не сказать, что я сильно удивлён, — наконец откликнулся юноша. — Что отец Кармайкл, что вся эта история — в них присутствовало подозрительно много белых ниток.

Лес плыл мимо быстро, очень быстро, но Таша увидела бы красные щелки наблюдающих глаз, если бы те были. И их не было.

— Хм… Вы сказали "играл"… Случаем, не имеется ли в виду, что больше…

— Он сказал, что играют двое. И что я — их разменная монета. Но монета взбунтовалась. Я больше не дам собой играть.

— Вот как. Ну, оно и немудрено. Кошке, играющей с мышью, всегда стоит быть осторожнее. И знать ту черту, за которой нужно выйти из игры. Иные мышки оказываются такими… проблемными… А кто есть пресловутый сказавший "он"?

— Он сам. Воин.

— Воин? Вы… говорили с ним?!

— Да. У меня есть… средство связи.

Сознание Алексаса явно отказывалось мириться с перспективой поверить своим ушам.

— Джеми просит, — наконец резюмировал юноша, — чтобы вы немедленно от него…

— Избавилась. Знаю. Мне уже говорили.

"А что было бы сейчас, если бы избавилась?.."

Лес сгущался, — это был уже не сосняк, а больше ельник, — и в чаще царила такая непроглядная тьма, что даже Таша с трудом что-либо различала. Странно, что лошади ещё не потеряли тропу… а, может, уже и потеряли?

— И вы думаете, он… Воин — так легко вас отпустит?

— Не думаю, но, думаю… — Таша потянулась к цепочке на шее, — он побоится ломать игрушку. Так что мы…

…тьма вокруг разразилась паническим ржанием, накренилась, кувырнулась…

Лёжа на дороге, хватая губами воздух, Таша видела, как их кони вновь касаются земли всеми четырьмя копытами, из стойки на дыбах срываясь в галоп, мгновенно исчезая во мраке — от которого вдруг отделяется и подходит ближе сгущённая тень.

Попытка вскочить оказалась бесполезной: её к земле приковывали невидимые цепи.

— Таша, Таша, что…

Шёпот Алексаса затих. В забытье? Сонном или смертельном? Она даже голову повернуть не может…

Тень протянула руку. Таша не видела её глаз, но чувствовала пристальный взгляд.

Почти невидимая ладонь мягко, даже нежно коснулась её щеки.

— Кажется, я говорил, что найду тебя, девочка… моя?

— НЕТ!!!

Тихий смех послышался ей ответом.

Обрыв карьера был отвесным и очень высоким. В карьере добывали красную глину сотни лет, и сейчас он давно уже был заброшен: осталась лишь болезненная рытвина на теле искалеченной земли. В ночи, скрывшей луну за облачной пеленой, можно было лишь угадывать тёмную равнину дна — которого, если шагнуть с края вниз, достигнешь далеко не сразу.

Лес почти везде вплотную подступал к обрыву: лишь иногда попадались глинистые площадки, с трёх сторон ограниченные деревьями, а с четвёртой — пустотой. Сейчас на одной из них горел костёр. Размашистые лапы елей, очерчивавшие границы, почти терялись во тьме. Слева, у самого обрыва, виднелся невесть откуда взявшийся валун, источенный эрозией до какой-то орловидной формы, чудом не срывавшийся в пустоту. В стороне от костра испуганно пофыркивала четвёрка коней, нервно поглядывая на парные алые щелки, кругами скользившие в чаще вокруг поляны. У огня сидели четверо в тёмных плащах. На земле чуть поодаль лежали двое.

Таша открыла глаза.

Она даже не поняла толком, когда её вырубили: вроде бы она кричала до визга, её несли куда-то, вокруг был только мрак, а потом…

А потом она очутилась здесь.

Невидимые путы сковывали надёжно: можно было лишь моргать да говорить. Кричать. Впрочем, крики по пути сюда делу не больно-то помогли, и Таша предпочла не объявлять о своём пробуждении, а тихо оценить обстановку.

Дрожащее пламя костра рождало больше теней, чем света. Щелки глаз мортов вкрадчиво проскальзывали в лесной тьме. Вполголоса переговаривались наёмники: скрытых капюшонами лиц Таша не видела, но среди хмельно-потно-табачного букета запахов улавливала мускусную нотку… оборотни?

Кто из них был тогда в доме? Кто убил маму?..

— …уходит, когда ему вздумается! — пролаял один. — Мне это уже начинает надоедать!

— Да, работодатель не самый лучший. Что поделаешь, — другой неторопливо сооружал самокрутку. — Хотели спокойной жизни — надо было соглашаться зачищать дом старого Делмана.

— Когда-то я заложил этой сволочи дедушкины часы, — вспомнил третий, — а он отдал мне за них всего два золотых…

— Не так уж и мало.

— Но это же дедушкины часы, Дэви. Нет, он точно заслуживал того, чтобы быть обчищенным! А вместо этого мы… Ну вот с чего ему эти мелкие сдались? А та женщина?

— А этот дэй? — лающе поддержал первый. — Даром что дэй, так мечом владеет — дай Богиня каждому! И клинок-то заговорённый! Он же нас чуть не убил!

Этот голос мог принадлежать только оборотню, причём проведшему в звериной ипостаси волчью долю своей жизни: слова произносились коротко, отрывисто, а фразы заканчивались либо восклицательными, либо вопросительными знаками — точки было не дано.

— Чёрный человек, чесслово. Что мне не нравится, так это его глаза. И улыбка. Жуть берёт. Многое на своём веку повидал, но такого… — говоривший вздрогнул — едва-едва, но заметно.

Что ж, подумала Таша, такой факт, как дрожь законченного головореза, многое сообщает о предмете разговора.

— Мы знали, на что идём, — неуверенно сказал тот, кого называли Дэви. Продолжил, однако, гораздо увереннее, — и неужели я слышу сожаления?

— Ну… она была красивая. Та женщина.

— О да. И очень зубастая, — Дэви пыхнул самокруткой. — Думайте о ста золотых, ребята. Каждому. Да и всё скоро кончится… вроде бы… Покурим? Вольг?

Четвёртый, до сей поры хранивший молчание, вдруг обернулся. Но не к напарникам, а к Таше — слишком поздно осознавшей, что лучше бы прикрыть глаза.

— Смотрите-ка, кто проснулся, — певуче заметил наёмник.

Лишь взглядом оборотня можно было заметить, как в тени капюшона кривятся улыбкой его губы.

Но то, как враз настороженно притихли остальные трое, заметил бы любой.

Поднявшись с земли, Вольг приблизился к пленникам танцующей походкой.

— Вольг, ты…

— И пальцем к ним прикасаться не сметь, знаю, знаю, — скучающе протянул он, присаживаясь на корточки. Капюшон ни то спал, ни то незаметным движением скинулся с его головы.

Молодой человек в чёрных одеждах, с гривой русых волос, весьма симпатичными чертами белокожего лица и… глазами. Глаза у Вольга были светло-карими, странно отливающими в жёлтый. И взгляд этих глаз был очень… пугающим. Они смотрели так, будто оценивали, как удобнее вцепиться тебе в горло.