Люди ночи - Форд Джон М. Страница 5

– Чье завещание? А, безумный миллионер, мороженое[14].

– В Москве очень вкусное мороженое.

– Это не из Кристофера Марло.

– Последний раз я был в Москве года два назад и гадал, чем бы занимался, чтобы не сойти с ума, если бы мне пришлось жить там до конца дней.

– И ты думал про мороженое. А про меня?

– Тебя я тогда не знал.

– Я не дам тебе сойти с ума. – Она хохотнула. – И мороженое у тебя тоже будет.

– А когда я умру?

– Тогда все мороженое достанется мне.

– Я серьезно.

Мгновение она молчала.

– Да, вижу. Что ж, хорошо. Ты не собираешься бежать к нашим восточным товарищам, и я тоже. Если бы мы так сделали, они просто до конца нашей жизни изображали бы видимость доверия, со мной особенно. Нет. Мы найдем какую-нибудь тихую нейтральную страну, крохотный карибский островок, и будем жить одни, как персонажи Яна Флеминга.

– Скорее как персонажи любовного романа для домохозяек… и разве есть нейтральные страны? По-моему, нет. Шельфовый ледник Росса в последнее время сильно политизировался.

Она взяла его круглое лицо в ладони и принялась кончиками пальцев массировать ему виски. Руки у нее были очень сильные, ногти – короткие, безукоризненной формы.

– Тогда мы упадем на колени перед ЦРУ или МИ-6, как уж она будет называться в том месяце, и попросимся назад, и они заколют упитанного тельца и дадут нам перстни на руки, потому что лучше вернувшийся блудный сын, чем очередной перебежчик в Москве.

– Я был знаком с Филби[15].

– Знаю. Я не хочу говорить про Филби. Я вообще не хочу говорить, и ты тоже.

– Ты храбрее меня, – сказал он. – Если что-нибудь пойдет не так, ты теряешь целую жизнь.

– А ты нет?

– У меня есть ты. Только ты.

– Аллан.

– Извини. Палатайн через связного сообщил, что НОЧНОЙ ГАМБИТ одобрен и управлением «Т», и управлением «С».

– Через связного?

– Палатайн больше не покидает Лондона. Известно, что скоро ему на пенсию, так что, покуда он далеко не суется, на него не обращают слишком большого внимания. – Он помолчал. – Тебя не хватятся…

– Меня не хватятся, Аллан. В чем дело?

– Все завертелось очень быстро… Предпремьерный мандраж, ничего больше.

– У тебя не бывает предпремьерного мандража. Даже в первую ночь. – Она засмеялась, потом внезапно оборвала смех. – Тебя что-то напугало, Аллан. Расскажи мне что.

– Обещай, – сказал Беренсон, – что, если со мной что-нибудь случится, ты заляжешь на дно.

– А что насчет других агентов?

– Они знают только свои конкретные роли. Лишь ты и я знаем всё.

– Ты, я и КГБ.

– КГБ почти знает. В том-то и суть. У КГБ есть план и список агентов – но нет возможности этот план осуществить. Список зашифрован.

– Что? – Она улыбнулась изумленно и восхищенно.

– Имена и фамилии зашифрованы, но довольно просто. Я уверен, что кагэбэшники смогут взломать шифр, и они тоже уверены, потому и приняли список в таком виде. Но у каждого агента есть ключевое слово… а в списке слова другие. Я предупредил агентов, что, если им назовут слова из открытого списка, надо уходить. Настоящие слова… думаю, Москва их не угадает.

– Ты мне ничего из этого прежде не рассказывал. Какое у меня тайное слово?

– В этом не было… – Он мотнул головой. – И у тебя нет тайного слова. Я… решил, что оно тебе не понадобится.

– Ты гений. Что тебя напугало?

– Ничего, – сказал он. – Ничего, – и притянул ее к себе, теряя голову от запаха ее волос.

Она коснулась его пояса, и он ахнул.

– Хм, – сказала она, берясь за его ширинку. – Французский гульфик с клапаном. Тут поможет только…

Она начала наклоняться, но он двумя руками поймал ее лицо.

– Не сейчас, – сказал он. – Я хочу… еще чуть-чуть на тебя посмотреть.

Она нахмурилась.

– Скажи мне, что случилось… пожалуйста, Аллан.

– Кто-то прошел по моей могиле, вот и все.

– Сейчас уже поздно жалеть.

– Я жалею только из-за тебя, – сказал Беренсон. – Я мог бы любить тебя не скрываясь. Я мог бы тебя кое с кем познакомить… Бывают минуты, когда я думаю…

– А бывают минуты, когда ты не думаешь? Давай выясним… ой, нет, теперь я не могу. Что ты думаешь?

– Что мы могли бы сделать то же самое иным способом. Таким способом, который не требовалось бы скрывать. Без всей этой тараканьей беготни в темноте.

Она проговорила очень тихо и мягко:

– Тебе непременного надо быть доктором Фаустом, ведь правда.

– И Фауст обречен…

Она закрыла ему рот поцелуем. Через минуту или больше она ослабила объятия и, не отстраняясь от него, сказала:

– Ты изменишь мир, Аллан. Не бойся.

– Изменю мир, – тихо повторил он.

– Да.

– Это должно изменить мир, верно?.. Иначе это будет обычным предательством.

Он снова крепко притянул ее к себе, и вздохнул, и задрожал.

Майор Монтроз боялся, и не фашистов. Немцы знали, что война окончена. Здесь не было фронта, не было организации, почти не было войск, за исключением фолькштурма – стариков и детей, которым выдали ржавые винтовки или ручные гранатометы и велели защищать фатерланд. Монтроз вдавил газ, и джип покатился в холодной сырой ночи.

Минометный огонь озарил разбитую дорогу. Невесть откуда взявшиеся солдаты вермахта перебегали из одного горящего дома в другой. Монтроз подумал было поехать за ними. В крайнем случае его убьют. Возможно, не худший исход.

Сесили получит телеграмму: С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ ЗПТ ВАШ МУЖ ПОГИБ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНОГО ТАЙНОГО ЗАДАНИЯ. Ей вручат коробочку с медалью. Монтроз сам отправлял такие телеграммы. Тайное задание. Убит. Сесили, о господи.

Залп ударил в дорогу позади джипа, просвистели осколки. Монтроз так сжал баранку, что побелели костяшки пальцев. Наручник, на котором держался портфель, врезался в запястье. Монтроз высматривал немецких солдат. Мысль и впрямь совсем не плоха. Даже если портфель попадет в какой-нибудь местный штаб, немцы ничего не сделают. И службе безопасности СС, и абверу уже поздно что-либо предпринимать. А ведь есть еще организация Гелена[16]… «Черт, – подумал Монтроз, – я мог бы работать на генерала Гелена. Это было бы самое разумное. Гелен вытащил бы меня из этой передряги».

Внезапно Монтроз понял, что сбился с пути не только фигурально, но и буквально. Карты у него не было – он находился во вражеском тылу, и карты ему не полагалось: вдруг его возьмут в плен и фрицы узнают важные секреты, например расположение собственных речек и городов. Снова заработала артиллерия – засвистели снаряды, загремели разрывы. Изредка слышались винтовочные выстрелы, но одиночные. Значит, боя поблизости нет. Артиллерия может ударить с любой стороны.

Дорога впереди упиралась в другую, перпендикулярную, дальше чернела река. Монтроз сбавил ход и задумался. Если это действительно та река, что он предполагает, если он не ехал в обратную сторону, то она течет с востока на запад.

На западе американцы, на востоке русские. «Им не сойтись никогда»[17], – подумал Монтроз и свернул направо, к западу.

Дорога была пуста. Черная лента реки бежала слева. Если впереди мост, то дело плохо, авиация не любит немецкие мосты. Но если это обычная сельская дорога, большого моста на ней, скорее всего, нет.

У него есть шанс добраться живым.

Несколько минометных снарядов разорвались рядом с джипом. Шина лопнула. Монтроз обнял баранку, пытаясь удержать машину, и тут что-то тридцатифунтовым молотом ударило его в левое запястье. Баранка крутанулась. Левую ногу свело от боли, и она вдавила педаль газа в пол. Джип слетел с дороги и прыгнул с обрыва в черную реку.

Майор Монтроз оказался под водой до того, как полностью осознал, что произошло. Он попытался открыть джип и выбраться, но дверцу заело. А может, не работала рука. Он ничего не видел, но чувствовал воду, ее запах и вкус. Он толкнулся от пола. Ничего не произошло. Он должен был всплыть, тела всплывают, Монтроз это видел не раз. Он попытался поднять руки и не смог. Ладно, левая рука ранена, но правая…