Людмила Стрельникова - Тайна племени Бату Страница 11

— Скоро узнаем.

На следующее утро, захватив аппарат, Андрей направился к гостинице и, войдя в фойе, спросил у дежурной:

— Скажите — Рудольф Стэлпсон из пятнадцатого номера у себя?

— Да. Обычно он спит до девяти утра. Пришли бы на полчаса позже — не застали. Пока он проснётся, можете подождать его в холле.

— Нет, благодарю. Я дождусь его на свежем воздухе. У вас душно.

Иностранца он узнал сразу по шляпе с загнутыми полями на манер ковбойских, джинсам с наклейками, толстой сигарой в зубах и мощному, слегка выдвинутому вперед подбородку. Стэлпсон вышел один. К дверям гостиницы подкатило такси, и он куда-то уехал, а Андрей, оглядевшись вокруг, осторожно прокрался к окну и, спрятавшись за ветки кустарника, приставил аппарат к стеклу. Комната наполнилась людьми. Посреди за столом с сигарой в зубах сидел Стэлпсон, рядом двое неизвестных подозрительных типов. Перед ними стоял аспирант.

Вскоре двое ушли, а Константин, вытащив из кармана пиджака украденные из дома профессора листки, с подобострастной физиономией протянул их иностранцу. Тот внимательно просмотрел написанное, удовлетворенно кивнул и, достав из нагрудного кармана пачку денег, не считая, протянул посетителю. Лицо аспиранта расплылось в благодарной улыбке. Он засунул пачку в карман и, распрощавшись, удалился.

Материальное поощрение, по всей вероятности подействовало на него вдохновляюще, потому что, если до этого он приходил к дочери профессора два раза в неделю, то теперь стал наведываться каждый вечер. Придумывая всякие предлоги, чтобы выпроводить девушку из комнаты (чаще всего напрашиваясь на ужин), после её ухода он принимался усердно рыться на полках, где у Льва Борисовича Тальвина лежали папки с бумагами и его собственными трудами. Наконец, поиски увенчались успехом, в его руки попала синяя папка, внутри которой он обнаружил общую тетрадь. Пробежав глазами несколько строк, аспирант возликовал и поспешно засунул находку под ремень брюк. Надетый сверху пиджак прикрыл украденное.

В этот вечор он не стал пить кофе, а раньше обычного распрощавшись с хозяйкой, торопливо зашагал по ночной улице, то ли спеша поскорее получить деньги, то ли опасаясь долго задерживать ценные записи у себя. Но не успел он удалиться от дома профессора на триста метров, как дорогу ему преградил высокий молодой человек с решительным волевым лицом. Это был Андрей.

— Дозвольте прикурить, — попросил он.

— Не курю, — отрезал Константин, собираясь обойти молодого человека сбоку, но тот сделал шаг в сторону и снова преградил ему дорогу.

Чувствуя что-то не то, аспирант занервничал и раздраженно воскликнул:

— Ты глухой? Не курю я. Попроси у кого-нибудь другого.

— Как не курите? — наигранно удивленно произнес Андрей. — Я вижу — у вас здесь припрятана целая пачка, — и он рванул полы пиджака, вырвав из-за пояса тетрадь.

— Отдай! — Константин вцепился в неё руками, и видя, что добытое с таким трудом уплывает в чужие руки, изо всех сил ударил Андрея ногой по колену. Но боль только подстегнула его. Рванув тетрадь к себе, в ответ он отвесил такой удар, что вор отлетел в сторону и, если бы не дерево, в которое он уперся спиной, ему пришлось бы сдавать костюм в химчистку. Кто и почему отнял у него запаси, он так и не понял, потому что прежде никогда своего грабителя не видел.

Отобрав тетрадь, Андрей вернулся домой.

До приезда Тальвина оставалось две недели. После грабежа Константин продолжал навещать Огнесу как ни в чём не бывало. Каждый занимался своим делом: аспирант упорно, по мере возможности, рылся в вещах профессора; Огнеса занималась изучением литературы; Андрей следил за обоими.

В результате наблюдений ему удалось спасти профессорские рукописи, вторично, отобрав их опять по дороге у Константина. На этот раз тот понял, что встреча не случайна и что за домом Тальвина наблюдают, поэтому временно изолировался. А вскоре наступил день возвращения Льва Борисовича.

В пять часов вечера Огнеса стояла на вокзале. Четыре месяца одиночества измучили ее. Даже интересная работа без родного человека потеряла яркое свечение и не манила как обычно, а словно навязывалась.

Когда от них ушла мать, она не чувствовала себя одинокой, испытывая только обиду, обиду за себя и за отца. Сейчас же она испытала впервые настоящее одиночество, и оно показалось ей страшным, уродливым и бесчеловечным. Разве можно среди миллионов чувствовать себя одиноким? Теоретически — нет, а практически — на каждом шагу. Люди встречают тебя, здороваются, разговаривают с тобой, но ты существуешь для них только непосредственно в эти минуты контакта. А за пределом его покрываешься слоем забвенья. Возможно, её душа требовала, чтобы кто-то о ней думал, ждал; чтобы для него факт её существования был фактом непременного условия собственно счастья. Может, душа ее просто жаждала любви, и поэтому так остро чувствовалось одиночество.

Как ни странно, несмотря на то, что Константин постоянно навязывал ей свои ухаживания и часто бывал у них, он казался чужим и не разгонял пустоту вокруг нее, а дополнял, потому что именно от него Огнесе хотелось бежать, спрятаться за кого-нибудь, а прятаться было не за кого. И от этого одиночество становилось ещё ощутимей. Бывают люди, которые своим присутствием не уменьшают пустоту вокруг, а увеличивают. К таким людям и относился Константин.

Но отец возвращался в родной дом, и Огнеса чувствовала себя счастливой. Смерть отодвинулась от него на несколько лет. Сколько он еще успеет осуществить. Только дочь могла понять его радость, только она знала, что это не просто возвращение в родной город, в родной дом — это было возвращение к жизни, к любимой работе.

Поезд остановился. Из него вышел худощавый, седой мужчина с высоким лбом, прямым сильным носом, волевыми складками между бровями и необычайно выразительными живыми глазами. В руках он держал небольшой чемодан и плащ.

Огнеса бросилась к нему, обняла, прильнула к плечу.

— Истосковалась без меня, моя маленькая, — отец ласково погладил её по волосам. Он всегда в минуты нежности называл её «маленькой».

— Ещё как! — прошептала дочь, сияя улыбкой. — Папочка, ты у меня помолодел лет на пятнадцать. Оказывается, бывать в санатории очень полезно. Теперь каждый год буду посылать тебя на отдых. И не противься!

Минут через сорок отец и дочь сидели дома.

— Наконец-то в родных стенах, — радостно проговорил отец. — Как будто век здесь не был. Как я соскучился по работе.

— О работе пока нужно забыть. Я ещё посмотрю, как ты себя будешь чувствовать в домашних условиях.

— Ну что ты, дочка! Я, возможно, и выздоровел только потому, что мечтал снова приступить к любимому делу.