Шимун Врочек - Питер Страница 73

— Отступаем.

Они вернулись к вестибюлю Балтийской, Иван пропустил всех вперёд. Звездочёт бежал последним.

— Быстрее!

Добежал. Встал перед Иваном. Лицо за пластиковой маской довольное, улыбается.

— Видел, как я его?

— Видел, — сказал Иван. — Давай внутрь.

Он отвернулся, чтобы отогнуть лист жести. Странный звук заставил его повернуться…

— Звездочёт, — сказал Иван. — Звездочёт, не надо так шутить.

Звездочёта не было.

На растрескавшемся асфальте остался лежать жёлтый футляр для очков.

Скрип двери. Иван даже не обернулся. Так и остался лежать на койке, глядя в точку перед собой — каверна в бетонной стене, если поковырять ногтем, вываливается крошка. Звук шагов. Сейчас он услышит насмешливый голос Убера или ломающийся — Кузнецова.

Это точно не Профессор, тот слегка подволакивает ноги — шелестит, демаскирует команду…

— Простите, — сказали сзади низко.

Иван повернулся. На Убера гость не походил, на Кузнецова тоже. Высокий, плечистый, в чёрной морской шинели. Крупная челюсть. Почти белые волосы — недостаток меланина. Глаза тёмные и блестящие. Что-то в облике гостя показалось Ивану подозрительным. Лёгкая рыхлость, что ли? Красноватый нос. А не прикладывается ли товарищ моряк временами к фляжке… которая, скажем, у него в нагрудном кармане шинели?

Чёрная морская шинель. Вот почему я сразу не послал его подальше, понял Иван. Кмициц носил такую же. Как называется это чувство? Ностальгия?

«Один приличный человек на всю Адмиралтейскую, и тот…» Умер.

— Вы — Иван? — спросил моряк. — Меня зовут Илья Петрович. Красин. У меня к вам предложение.

Опять диггить? Нет уж.

— Я этим больше не занимаюсь, — сказал Иван. — Так что зря тратите время. Могу сказать вам «до свидания», если хотите. Я сегодня подозрительно вежливый.

Красин как будто удивился.

— Вы же диггер?

— И что из этого? — Иванов «День вежливости» закончился.

— Скажите, а на набережной Лейтенанта Шмидта вы бывали? — Красин смотрел с непонятным терпением.

— Само собой. — Иван пожал плечами. — Я почти весь Васильевский остров облазил. Но какая разница? Раз я всё равно не собираюсь диггить… — он снова лёг.

— То есть, были? — Красин кивнул. — Чудесно. А лодка там всё ещё стоит? У набережной?

Иван даже привстал. Чёрт, а ведь действительно…

— Какая лодка?

Красин улыбнулся — на удивление обаятельно.

— Подводная.

Метро вбито всеми своими тюбингами в сырую питерскую землю, в жидкую грязь, которую месили ещё гренадеры Петра Великого. Город, в котором исчезает время.

— А теперь объясните мне, как можно доплыть до ЛАЭС на подводной лодке? — потребовал Иван.

— Да легко доплыть, — сказал Красин. — Выйти из Гавани в Залив и потом курс держать вдоль берега. И так до самого Соснового Бора. Девяносто километров примерно получается, чуть больше, чем по железной дороге. ЛАЭС у самой воды стоит, она охлаждается водой из Залива. И генераторы на той же воде работают.

Иван кивнул. С виду всё логично.

Водяник почесал чёрную, продернутую белыми волосками, бороду. Дёрнул за неё, словно собрался оторвать.

— В общем, подведу итог, — сказал профессор. — Нам предстоит пройти от Техноложки до Английской набережной, затем через мост к набережной Лейтенанта Шмидта. Там должна быть старая подводная лодка. И, возможно, нам удастся её завести. Я очень на это надеюсь. Если нет — что ж… Нам придётся искать другой способ добраться до ЛАЭС. У меня всё. Иван? Мне можно идти собираться?

— Простите, профессор, но вам придётся остаться, — сказал Иван. — Вы не в той форме сейчас… понимаете? Там, наверное, придётся быстро бежать. Быстро стрелять. И прочие «быстро».

Профессор вскинул голову.

— И что же такое со мной случилось, — спросил он с ядом в голосе, — что два дня назад я ещё мог отправляться в экспедицию с вами, Ваня, а сегодня уже нет? А?!

Иван впервые видел профессора в таком гневе. Даже немного страшно стало. Только нет времени на всякие глупости.

— Хорошо, я объясню. — Иван выпрямился. — С вами ничего не случилось, профессор. Вы остались прежним. Вам по-прежнему почти пятьдесят с лишним лет и вы довольно грузный человек умственного труда. Зато изменилась ситуация. Одно дело — добраться до паровоза, пройдя триста метров. Совсем другое — пробежать через три километра в набитом всякими тварями городе. Отстреливаясь. И заметьте, профессор — в противогазе и полной химзащите. Как вам такая ситуация?

Профессор молчал, как в воду опущенный. А не фиг, подумал Иван. Надо быть жестоким — буду жестоким.

— Но… — наконец сумел выдавить тот.

— Это не обсуждается.

Водяник сник. Шаркая ногами больше обычного, вышел из комнаты. Иван посмотрел ему вслед, чувствуя себя последней сволочью. М-да. Словно ребёнка обидел.

— Я пойду с вами, — сказал Мандела, до того угрюмо молчавший. Иван покачал головой. В этот раз он не собирался брать добровольцев. Поигрались и будет.

— Глупости не говори. Хватит мне на совести и Звездочёта.

— Я иду с вами, — Мандела смотрел упрямо, белым, раскаленным, как вольфрамовая дуга, взглядом. — И точка.

Когда негр ушёл, Уберфюрер сказал:

— А парень-то кремень. Хоть и чёрный.

А сейчас ему предстояло идти на поверхность с необкатанной, необстрелянной командой, имеющей о дигге весьма смутное представление. Иван посмотрел на сияющее лицо Кузнецова. Н-да.

Зато энтузиазма у нас хоть отбавляй.

— Запомните главное, — Иван оглядел компанию, передёрнул затвор автомата, поставил на предохранитель. — Не останавливаться. Ни в коем случае. Всем понятно? Ведём огонь короткими очередями и продолжаем движение. Если остановимся, нас загонят в угол и съедят. Понятно? Убер?

Тот кивнул. А что тут не понять? — словно говорила его резиновая физиономия. Даже в противогазе он умудрялся выглядеть арийцем. Уберфюрер поднял и положил пулемет себе на колени (РПД и цинк патронов к нему). У Седого — автоматический дробовик «Сайга». У Манделы двуствольное ружье. У Миши АК-103 с пластиковым прикладом. В общем, почти все дальности мы накрываем при необходимости.

— Мандела? — спросил Иван. — Не останавливаться. Ты понял?

— Понятно, командир.

— Миша?

— Д-да. Понял.

— Красин? — моряк кивнул. Поверх химзащиты у него была надета морская шинель. Блин, у всех свои причуды, подумал Иван.

— Седой? Убер?

Иван кивнул каждому по отдельности и сказал:

— Присядем на дорожку.

Присели. Иван оглядел свою команду. Два бритоголовых, один молодой, четвертый как вакса, пятый алкаш. Весёлая компания. Сейчас наденем противогазы и станем близнецами, попробуй отличи. Что объединяет людей мира после Катастрофы? — подумал Иван. — Противогаз и химза? Это уж точно.

Из всех участников экспедиции на поверхности раньше бывали только он сам, Иван, да скины. Что-что, а скучать не придётся.

— Ну всё, с богом. Надеть противогазы.

Как под водой оказался. Гул в ушах. Вдох, выдох. Вдох, выдох.

— Ни пуха, ни пера, — сказал Водяник. Голос профессора доносился словно из соседнего помещения.

— К чёрту! — Иван встал. — Ну, — он набрал воздуху в грудь. — Бато-ончики!

Петербург, боль моя.

Полуразрушенный, заброшенный Исаакий. По монолитным гранитным колоннам, что устояли даже под ударной волной, поднимаются серо-голубые лианы. Возможно, ядовитые. И уж точно радиоактивные. Иван надвинул на глаза тепловизор — ты смотри, действительно светятся на экране. Лианы вокруг гранитных столбов выглядели через тепловизор голубыми с лёгким зелёным отсветом. И давали едва заметный туманный след, когда Иван резко поворачивал голову… И туда мы тоже не пойдём.

Здорово было бы однажды забраться внутрь Исаакиевского собора — Иван много слышал от стариков, как внутри офигенно, но вот всё не доводилось. И не доведется, возможно.

— Ван!

Он развернулся, забыв поднять окуляры тепловизора. Блин! Отшатнулся. В первый момент Ивану показалось, что перед ним — ядерная вспышка.

В поле зрения тепловизора оказался человек-Армагеддон, пылающий в жёлто-красно-зелёном спектре. Иван поднял руку и сдвинул окуляры тепловизора на лоб. На какую-то ненормальную яркость эти приборы выставлены. Глаза горят, точно обожженные.

Вместо человека-Армагеддона перед ним был Уберфюрер.

— Ван, слышишь?

— Что? — спросил Иван.

— За нами вроде идёт кто-то. Чуешь?

Им повезло с погодой и временем года. Сейчас в Питере стояли знаменитые белые ночи, если календарь Профа не врал. Впрочем, календарь Звездочёта расходился с ним всего на пару дней, так что…

«Время гулять до утра и фотографироваться у мостов», как сказал профессор.