Виктор Лебедев - Летящий вдаль Страница 31

– Эй, человек, – он шлепает обветренными полопавшимися губами, облизывает грязную бумажку и ловко заворачивает в нее какую-то труху, – с огоньком подсобишь?

Мужчина придирчиво оглядывает меня с головы до ног:

– Вроде, не из этих, не из степных. Чего молчишь тогда? Али немой?

Я удивляюсь, как мой собеседник еще держится на ногах – он такой тощий, что запросто спрячется за фонарным столбом, и его не будет видно. Кажется, подуй сильнее ветер, и бедолагу понесет по мостовой, цепляя за углы зданий, камни и деревья.

– Чего уставился? Огня, говорю, дай.

– Нет огня.

Мужик пару мгновений смотрит на нераскуренную самокрутку и прячет ее за пазухой. Причмокивает с видимым сожалением.

– Егор, – представляется он и тянет ко мне свою грязную лапу.

Я неловко киваю, но прикоснуться к этой руке с коростами засохшей грязи мне невыразимо противно. Ощущая некоторую неловкость, я все же не протягиваю руки в ответ.

– Ишь ты, – бурчит Егор, но руку убирает, сует в карман прохудившихся растянутых штанов с заплатами на коленях и замирает, сильно наморщив лоб.

– Поведай-ка мне, Егор, что тут у вас? – я обвожу рукой полуразрушенные дома, несчастных людей, стоящих поодаль.

– Не из местных, что ль? Я уж было подумал, что ты республиканец, раз руки даже не подал.

– Издалека я, – уклончиво отвечаю ему.

– То есть в вашем «издалека» не принято приветствовать людей и представляться? – гнет свою линию мужик.

– Ямаха, – уступаю я.

– Ага, и правда неместный. Имя-то диковинное. Иностранец, что ли?

Мы сидим у обшарпанного подъезда с сорванной дверью на остатках лавочки и тихо беседуем.

– Изгои, никому не нужные люди. А ведь когда-то и мы были частью Республики, – печально говорит Егор, и по щеке его бежит слеза, ныряя в морщины и снова появляясь. – А потом они всех старых, слабых, больных и увечных выгнали, лишили доступа к фермам, запретили появляться на их территории под угрозой расстрела. Здесь, – он обвел рукой, – своеобразная буферная зона. Сюда часто наведываются степные, воруют наших, из тех что посильнее. Мужиков, в первую очередь. Потому-то их почти и не осталось. В основном старики, женщины, дети, ну и инвалиды, калеки.

– А зачем степным люди?

– Да кто ж их знает. Нам они не докладывают, а взад никто еще не вертался. Разные предположения высказывались: на прокорм животным, для тяжелых физических работ.

– И много вас здесь?

– Уже нет. Сотня-другая. В последнее время мрем, как мухи. Без нормального питания и в таких условиях долго не протянешь, а все магазины в округе и дома уже давно разворованы, там и не найдешь сейчас ничего.

– Твари, – бормочет Данилов. – Везде одно и то же, и ничего не меняется.

– Точно у вас огонька нет? – спрашивает Егор. Надеется, а вдруг мы просто не захотели делиться.

– Точно, – искренне вздыхаю я.

– Жаль, – протягивает мужик, – ну да ладно, обойдемся.

Он достает свою самокрутку и вытряхивает из нее небольшую щепотку буроватых волокон. Втягивает ее ноздрей, а потом вытягивает ноги, откидывается на железный каркас скамейки и блаженно улыбается, закрыв глаза.

– Вот и лето пережили, – вздыхает он. – Даст бог, перезимуем как-нибудь, а нет – да и черт с ним. Все равно это не жизнь, а одно страдание.

К нам подходит послушать, о чем мы тут болтаем, тощая женщина средних лет. Ее спутанные нечесаные волосы закрывают почти половину бледного лица. Она настороженно вслушивается, хмыкает, качает головой и молча удаляется, так и не заговорив с нами. Попутно забирает мальчугана, прибившегося к нам – того самого, которого погладил по голове Данилов. Не доверяет чужакам – оно и понятно. Лучше проявить разумную бдительность и осторожность, время нынче такое. Из-под подола платья видны немытые ноги женщины, покрытые язвами. Она прижимает упирающегося мальчика к себе, и оба уходят прочь, ни разу не обернувшись.

– У Светланы мужа степные забрали, – кивает на нее Егор. – Оставили одну с сынишкой. Тяжело ей. Муж-то ее хоть и хромой, а добытчиком был – умудрялся все время какие-то крохи находить, и делился со всеми. Добрый малый…

Вдруг из ближайшей подворотни раздается какой-то шум. Отражаясь от стен кирпичных домов, он растет, набирает децибелы. На открытое пространство вырываются самые настоящие всадники. Клубится пыль под копытами, взбрыкивают кони, фыркают от ими же поднятой в воздух пыли, скрипят подпруги и седла. Визжат дети и женщины, исчезают в подвалах и щелях. Улица вмиг пустеет. Егор подскакивает:

– Степные! Помянули черта, вот он и нарисовался. Двигайте за мной, я покажу место, где можно укрыться.

– Ну уж нет, устал я бегать, – я медленно вынимаю свой топорик и выдергиваю из кобуры «ТТ». – Сейчас мы разберемся с этими джигитами.

Рядом встает хмурый, насупленный Данилов, и я благодарен ему за молчаливую поддержку.

Всадников много, они будто развлекаются: то пускают коней вскач, то резко тормозят, а кони пылят и взбрыкивают, дико ржут. В этом хаосе и какофонии я никак не могу сообразить, как действовать дальше.

Наконец, к нам приближается один из степных. Осаживает гарцующего коня, выуживает ноги из стремян и спрыгивает на землю. Гордо выпрямляется, оправляет одежду и медленно подходит к нам, не сводя глаз с моего оружия. Степной демонстрирует нам пустые руки, но я не собираюсь покупаться на этот жест, когда вокруг нас гикают и скачут столько его соратников.

– Положи на землю, – с большими паузами между словами произносит он. – Нет шансов.

Степной одет в просторные серые штаны, на плечах – коричневая накидка, на голове – повязка, обмотанная так, что открытыми остаются одни лишь глаза. Я заглядываю в эти глаза и вижу там полное безразличие. Понимаю, что это все не бравада, он действительно уверен в себе. Я бы сказал – наглые глаза.

– Предпочитаю разговаривать с человеком, который не прячет свое лицо, – отвечаю ему, пытаясь выиграть немного времени.

Степной в ответ хмыкает и одним движением руки стаскивает с себя повязку. Смуглое, выжженное степным солнцем лицо, абсолютно лысая голова, испещренная бесчисленными мелкими, но не уродующими ее шрамами.

– Повторяю. Положи на землю.

Недобро улыбаюсь.

– Ощущаешь свое превосходство, умник? Тебя сюда никто не звал, и не тебе диктовать свои условия. Или хочешь, чтобы я проделал в тебе дырку?

Увлекшись разборками с лысым, я слишком поздно замечаю наездника слева, раскручивающего пращу, и не успеваю увернуться от летящего камня. Вспышка боли, и я валюсь на пыльную мостовую. Краем сознания успеваю ухватить, как меня и связанного Данилова грузят на телегу, а на лицо, подставленное открытому небу, падают тяжелые капли из наконец-то прорвавшихся туч.

Глава 15

Степные

Стойбище степных

Я прихожу в себя в тесной квадратной клетке, укрытой брезентом. День клонится к закату, это ясно видно сквозь толстые деревянные прутья, врытые в землю. Клетка находится прямо во дворе, среди юрт степных, тесно обступивших небольшую вытоптанную площадку, на которой сейчас жгут костры. Значит, привезли нас в свое становище. Интересно, зачем мы им?

Среди палаток бегают чумазые детишки, но их немного. Снуют женщины, хлопочут по хозяйству, а в отдалении кружком сидят мужчины, ведут беседы. Дождь кончился, но земля еще сыроватая, а прохладный воздух приятно ласкает кожу.

В чугунных горшках над кострами готовится какое-то варево, вокруг разносится чудесный аромат. Я сглатываю слюну и вспоминаю, что уже давно ничего не ел. Совсем рядом – еще одна клетка, в ней томится Данилов, обеспокоенно наблюдающий за мной.

– Ты как?

Трогаю себя за голову – там здоровенная шишка. Морщусь и киваю:

– Нормально. Долго я был в отключке?

– Часок-другой.

Я пытаюсь определить, где мы – еще в черте города или за ним, но сквозь прутья мало что можно рассмотреть, а дальнейший обзор закрывают юрты. Ладно, разберемся по ходу дела. Сейчас важно понять, что будет с нами дальше.

От группы мужчин отделяется один из них, подходит к котлу над огнем, заостренной палочкой выуживает оттуда пару дымящихся кусков мяса и направляется к нам. Я вижу, что это тот самый лысый, с которым мы схлестнулись недавно. Он подходит к нашим клеткам, смотрит некоторое время, а потом ухмыляется и кидает куски обжигающего мяса прямо на землю к нашим ногам, как собакам.

– Тварь! – шипит Данилов и бросается на прутья, натужно заскрипевшие под его напором. Лысый улыбается еще шире, затем делает характерный жест ладонью, проведя ей по горлу, и удаляется.

– Мы им что, шавки какие-то? – Иван разъярен и стучит кулаками по своей клетке.

– Поумерь пыл и ешь, – говорю я. – Не в том мы пока положении, чтобы думать о гордости. Береги силы. Придет время, когда они ответят за все.

Смеркается. На землю опускаются клочья тумана, смешиваясь с сумерками и скрывая от нас детали. Издалека доносится шум, там определенно происходит невидимое нашему глазу веселье: орут мужчины, раздаются глухие звуки – очевидно, стучат в барабаны, слышен топот десятков ног.