Тяжёлая реальность-3. Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 3

бесцельно, теперь словно собрались вокруг тела эльфийки. Они прохладой касались её кожи, трепали пряди волос, как будто станция пыталась на ощупь понять – что это за чужая вещь упала в её нутро. В одном месте запах ржавчины стал резче, почти удушливым, а в другом неожиданно отступил, позволяя тонко ощутить что-то чистое, хрупкое, как память о лесах, о листве, о сыром мхе. Это столкновение запахов делало воздух густым, почти осязаемым, как вязкая ткань, которую невозможно разорвать.

И именно в этой трепещущей атмосфере, где металл и пыль как будто спорили с её красотой, в глубине тени стоял он. Парень. Застывший так, словно сам превратился в ещё один элемент станции. Неподвижный… Сжатый в темноте, где слабый свет ламп едва касался его лица. Униформа на нём была такая же, как на ней – тёмный комбинезон, лёгкая броня. Но всё это выглядело немного чуждо, как чужая кожа. Она не сидела на нём, а висела, чуть перекошенная, словно он одел её поспешно, не по размеру, не по сути. На нём она была не символом службы, а маской, и эта маска трещала от каждой вспышки света.

В его руке можно было заметить парализатор. Он не был опущен… И не поднят. А завис в странном положении, будто застрял между действием и бездействием. Но этого и не нужно было – одного взгляда хватало, чтобы понять, что именно он и выстрелил. Именно из этой руки в её тело вошёл сгусток парализующего света, из-за которого она теперь лежит, красивая и неподвижная, в этом железном аду.

И то, как он стоял, только подчёркивало всю несостыковку. Он не был частью коридора, но и не был частью её. Словно станция, чьё нутро оживилось от её присутствия, теперь сжала его в свои тени и держала – не выпускала, не давала двинуться, потому что он был тем звеном, что связал красоту и смерть.

Лампы под потолком мигали всё чаще, звуки стен становились злее, воздух колол кожу. Казалось, сама станция, этот ржавый организм, пыталась проглотить его вместе с ней, проглотить их обоих, чтобы уничтожить саму возможность контраста. Её чистоту и его… Предательство? Но ситуация была не настолько однозначной, как можно было бы подумать.

Кирилл двигался медленно, будто сам воздух в коридоре сопротивлялся каждому его шагу. Лампы над головой моргали, вырывая из тьмы то его лицо, то руки, то какие-то тени на стенах. Потом он склонился над телом Сейрион, и в тусклом свете что-то металлическое блеснуло у её пальцев. Она не успела удержать этот предмет, выпустила его в ту же секунду, когда волна паралича пронзила её тело.

Кирилл наклонился ниже, и пальцы его сомкнулись на холодном металле. Он поднял предмет – и на лице его появилась ухмылка, злая и горькая, как трещина в старом стекле. В ладони лежал ошейник. Тот самый рабский ошейник. Он был не массивным, а наоборот – тонким, изящным, словно специально созданным, чтобы придавать подчинению вид украшения. Основа представляла собой гибкий обруч из тёмного металла, гладкого, почти зеркального. На первый взгляд он казался всего лишь частью униформы или украшением из простых, но дорогих сплавов. Но стоило присмотреться – и сразу становилось ясно. Это был не просто металл. Внутри него, под поверхностью, струились едва заметные жилки света – холодные, бледно-голубые, напоминающие венозную сеть. При каждом его движении они чуть подрагивали, как будто дышали.

Внутри обруча виднелись крошечные насечки – тонкие, как царапины, но образующие определённый узор. Это были магические линии, состоящие из переплетения древних символов и энерго-каналов, вплетённых в материю так, чтобы каждый зубец при соприкосновении с кожей вонзался не в плоть, а прямо в духовное тело носителя. Чуть выше замка находилась крошечная вставка из прозрачного кристалла. Даже в слабом свете коридора он светился ледяным сиянием, будто внутри его шевелилось что-то живое, холодное и безразличное.

Этот ошейник не просто ограничивал физическую свободу. Он ломал волю. Как только он застёгивался на шее разумного, его внутренние линии энергии – те самые, что соединяют мысли и тело – переплетались с узорами металла. Каждое сопротивление, каждый порыв к неподчинению отзывался внутри существа вспышкой боли, резкой, пронзительной, словно обугливали его собственное имя. Чем сильнее бунтовал носитель, тем крепче охватывали его магические нити, пока сопротивление не становилось невозможным.

Самое страшное было в том, что он не только наказывал. Он подчинял. Мысли, желания, чувства начинали сливаться с голосом хозяина. Сначала это похоже на простое внушение – тихий шёпот, от которого трудно отмахнуться. Но постепенно этот шёпот превращался в команду, которую тело выполняло само, будто в нём больше не осталось ни капли собственного выбора. Носитель подобного “украшения” смотрел на своего “хозяина” и понимал, что ненавидит его… Презирает… И даже желает убить. Но тело – улыбалось, склоняло голову, подчинялось. И в этом заключалось самое изощрённое издевательство ошейника. Он оставлял разуму способность чувствовать всё унижение, но лишал его возможности действовать вопреки.

Кирилл долго смотрел на эту тонкую, хищную вещицу, лежащую на его ладони, и ухмылка его расширялась. Теперь всё было ясно. Сейрион приготовила подобный подарок именно для него. Она улыбалась, разговаривала, держала парализатор так, словно он был оружием справедливости… Но в её другой руке уже был готов этот обруч. И стоило бы ему упасть – и хрупкая эльфийка застегнула бы эту гадость на его собственной шее. И тогда не он стоял бы сейчас над ней с оружием в руках. Он лежал бы сам, скованный чужой волей. Раб в униформе, лишённый выбора.

И эта мысль сейчас не пугала Кирилла. Она его злила и, вместе с тем, наполняла ядовитым чувством превосходства. Ведь он оказался умнее. Его хитрость… Его осторожность… И то, что он заранее повредил систему энерго-магических линий в парализаторе, сделав его нестабильным… Вот что спасло его от рабской петли. Если бы не эта предосторожность, сейчас на холодном полу валялся бы он, сведённый судорогами, а она – застёгивала бы кристаллический замок на его горле.

А теперь всё наоборот. Она – неподвижна. Её красота исковеркано лежит на грязном металле. А в его руке – её оружие… Её тайна… Её предательство. И теперь эта тонкая вещица могла стать его собственным инструментом.

Кирилл стоял над ней как судья над приговорённой бумагой и медлил так, словно время в этой части станции тоже умудрилось принять сторону металла. Он смотрел на ошейник в своей ладони не как на предмет, а как на предложение –