Тени Империй - Антон Семёнов Страница 3

— Что за чертовщина… — пробормотал он, но договорить не успел. Тени вокруг него вздрогнули, и на миг ему показалось, что он видит фигуру — высокую, в длинном плаще, с глазами, горящими в темноте. Она стояла на берегу, далеко за дымом, и смотрела прямо на него.

— Фёдор, ты это видишь? — Алексей повернулся к старику, но тот уже дремал, прислонившись к борту. Когда он посмотрел снова, фигура исчезла.

Сердце стучало в груди, как барабан. Алексей сжал амулет сильнее, чувствуя, как тепло разливается по руке. Он не знал, что его ждёт, но одно было ясно: это только начало. Война, тени, Акико — всё это сплелось в клубок, который ему предстояло распутать. Или быть раздавленным им.

Баржа плыла дальше, и пепел падал с неба, как предвестие судьбы.

Глава 2: Наследие Волконских

Баржа скрипела и качалась на волнах, унося Алексея прочь от дымящихся руин Порт-Артура. Ночь опустилась на море тяжёлым покрывалом, и только слабый свет фонаря на носу судна разгонял тьму. Алексей сидел у борта, прислонившись спиной к холодному металлу, и смотрел на свои руки. Тени больше не шевелились — они затаились, как звери перед прыжком, но он всё ещё чувствовал их присутствие. Амулет, спрятанный в кармане, тихо пульсировал, словно напоминая о себе. Он не знал, что с ним делать, но выбросить не решался — слишком много вопросов крутилось в голове, и этот чёрный камень с драконом был единственной ниточкой к ответам.

Фёдор спал рядом, похрапывая и бормоча что-то про самогон и баб. Егор, капитан баржи, молча стоял у штурвала, его борода колыхалась на ветру как флаг. Алексей не спрашивал, куда они плывут — ему было всё равно, лишь бы подальше от огня и криков. Но в глубине души он знал, что рано или поздно придётся вернуться. Не в Порт-Артур, нет — в поместье Волконских, к Григорию, к прошлому, от которого он бежал последние два года.

Он прикрыл глаза, пытаясь отогнать усталость, но вместо сна перед ним всплыли обрывки воспоминаний. Старый дом на холме, окружённый соснами, с облупившейся краской на стенах и скрипучей лестницей. Бабка, сухая, как осенний лист, с глазами, что видели слишком многое. И голос — низкий, хриплый, полный злобы. Григорий. Алексей стиснул зубы, прогоняя образ брата. Он не хотел думать о нём, но память была упрямой штукой.

— Ты бесполезен, Лёшка, — говорил Григорий, ухмыляясь так, что шрам на его брови кривился. — Ни силы, ни мозгов. От тебя в роду один позор.

Алексей тогда молчал. Что он мог сказать? Григорий был старше, сильнее, и магия в нём горела, как пожар — настоящее пламя, что могло спалить всё на своём пути. А у Алексея были только тени — слабые, бесформенные как дым. Бабка пыталась его защищать, но после её смерти всё стало хуже. Григорий выгнал его из дома, бросив напоследок: "Иди, подыхай в порту. Там тебе место". И Алексей ушёл. Два года он таскал ящики, спал на соломе и старался забыть, что когда-то был Волконским. Но теперь, с амулетом в руке и тенями, что слушались его, он чувствовал, что прошлое возвращается.

Баржа причалила к берегу на рассвете. Небо было серым, как сталь, и мелкий дождь стучал по палубе, смывая пепел. Алексей помог Фёдору и Егору разгрузить ящики, а потом попрощался. Старик хлопнул его по плечу, сунул в руку краюху хлеба и буркнул:

— Береги себя, парень. И не лезь туда, где жарко.

Алексей кивнул, но в груди уже зрело решение. Он знал, куда идти. Поместье Волконских было в двух днях пути, если идти пешком и не останавливаться. Там был Григорий, там были ответы — и, может быть, что-то ещё. Он сжал амулет через ткань мундира и двинулся вдоль берега, под дождём, что стекал по лицу как слёзы.

Дорога была долгой и утомительной. Лес шумел вокруг, сосны гнулись под ветром, а грязь липла к сапогам, делая каждый шаг тяжелее предыдущего. Алексей шёл, не оглядываясь, но мысли его были далеко. Он вспоминал бабку — старую Дарью Волконскую, последнюю, кто хоть как-то заботился о нём. Она умерла три года назад, оставив его одного с Григорием, но перед смертью часто говорила странные вещи.

— В тебе кровь матери, Лёшка, — шептала она, сжимая его руку сухими пальцами. — Не наша, не русская. Чужая. И сила твоя от неё. Береги её, не дай Гришке сломать.

Алексей тогда не понимал, о чём она. Мать он не помнил — она умерла, когда он был младенцем, и в доме о ней не говорили. Григорий однажды, в пьяном угаре, бросил, что она была шлюхой, подкинутой каким-то японцем, но бабка тут же дала ему пощёчину, да так, что он замолчал. Теперь, с амулетом в кармане и словами Акико в голове, Алексей начинал подозревать, что бабка знала больше, чем говорила.

К вечеру второго дня он вышел к холму. Поместье Волконских стояло на вершине, тёмное и угрюмое, как старый зверь, что затаился перед смертью. Двухэтажный дом с покосившейся крышей, окна, забитые досками, и дым, что вился из трубы. Алексей остановился, глядя на него снизу вверх. Сердце заколотилось, но не от страха — от предчувствия. Он знал, что Григорий там. И знал, что встреча не будет тёплой.

Он поднялся по тропе, шаги гулко отдавались в тишине. Дождь перестал, но ветер гнал по земле клочья тумана, и тени вокруг казались живыми. Алексей невольно сжал амулет в кармане, и на миг ему почудилось, что камень шепчет — тихо, но ясно: "Иди". Он тряхнул головой, списав это на усталость, и толкнул тяжёлую дверь.

Внутри пахло сыростью и дымом. Холл был пуст, только старый ковёр, изъеденный молью, лежал у лестницы. Алексей шагнул вперёд, и половицы скрипнули под ногами, как живое предупреждение. Он хотел позвать Григория, но голос застрял в горле. Вместо этого он двинулся к гостиной — туда, где всегда горел камин, даже в самые жаркие дни.

Григорий был там. Он сидел в кресле у огня, широкоплечий, с короткими светлыми волосами и шрамом через бровь, что делал его лицо ещё суровее. На нём был мундир — не старый, как у Алексея, а новый, с золотыми эполетами, знак его службы в "Оке Престола". В руке он держал стакан с чем-то тёмным, а на коленях