Бремя власти III - Иван Ладыгин Страница 27

— НО ЕСЛИ ВЫ НЕ СПОСОБНЫ НА ЭТО… — мой голос снова грохнул, — ТО СОБИРАЙТЕ ВАШИ РОДОВЫЕ ДРУЖИНЫ! ВАШУ ВЕРНУЮ ОХРАНУ! И ПРИХОДИТЕ КО МНЕ! ВМЕСТЕ МЫ ОЧИСТИМ МОСКВУ ОТ НЕЧИСТИ! ДАЙТЕ МНЕ ЗНАК — ОТКРОЙТЕ ВОРОТА ИЛИ ПОДНЕМИТЕ ИМПЕРАТОРСКИЙ ШТАНДАРТ НА БАШНЕ! ВАМ ДАНА ВОЗМОЖНОСТЬ СПАСТИ СВОИХ!

Я выдержал паузу, давая надежде — жалкой, ничтожной — просочиться в сердца тех, кто слушал за стенами. А потом — обрушил молот.

— В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ! — я повернулся и медленно, театрально, направился к тому, кто стоял особняком. К Шуйскому. Гренадеры грубо подтолкнули его вперед, к самому краю барьера, лицом к Москве. Князь упал на колени и застонал. Я остановился перед ним. Моя рука легла на эфес генеральской шашки Брусилова — тяжелой, неудобной для меня, но символичной.

— Я БУДУ УБИВАТЬ ИХ! КАЖДЫЙ ДЕНЬ! КАЖДОЕ УТРО! У ВАС НА ГЛАЗАХ! Я НЕ ШУЧУ!

Я наклонился к Шуйскому. Его единственный глаз, полный животного ужаса, смотрел на меня. От него пахло страхом, кровью и немытым телом.

— Твое последнее слово, Князь, — сказал я тихо, но магия донесла и этот шепот до стен. — Скажи его Москве. Скажи своим.

Шуйский задрожал. Слезы — грязные, смешанные с кровью и соплями — потекли по его избитому лицу. Он открыл рот, из которого было выбито несколько зубов, и хрипло, сдавленно, но на удивление громко выкрикнул:

— Пощадите! Ради Бога! Пощади…!

Я выхватил шашку. Длинный, тяжелый клинок блеснул тусклым светом сквозь магический барьер. Шуйский вскинул связанные руки в бессмысленном жесте щита. Город за стенами замер.

Клинок опустился. Быстро. Тяжело. Со звуком рубящего топора. Шея не оказала серьезного сопротивления. Голова князя Дмитрия Шуйского отделилась от плеч и покатилась по теплой земле, оставляя за собой кровавый след. Тело рухнуло вперед, судорожно дергаясь. Фонтан алой крови хлынул во все стороны.

Тишина после удара была гробовой. Даже ветер стих.

Но, как и ожидалось, продлилось это недолго. Со стороны Спасских ворот грянул первый звук. Дубовые створки, окованные железом, с грохотом распахнулись, словно пасть разъяренного зверя.

И оттуда, с безумным, исступленным гиканьем, под черно-красными знаменами с вышитым гербом Шуйских — вздыбленным грифоном, — вынесся кавалерийский отряд. Человек двести, не меньше. Это была родовая конница Шуйских — их дружинники, вооруженные кривыми саблями и карабинами, в дорогих, но походных кафтанах, на породистых, горячих конях.

Я увидел лица, искаженные яростью и горем за князя, за поруганную честь рода. За ними, пыхтя густым черным паром, лязгая гусеницами по мягкой земле, выполз десяток неуклюжих паровых танков — коробчатых, уродливых, больше похожих на передвижные крепости с амбразурами для пулеметов. А за ними, отставая, но яростно размахивая посохами, бежали маги в темных, подпоясанных мантиях — вероятно, домовые чародеи Шуйских, их ауры пылали гневом. Месть. Немедленная, яростная, не санкционированная командованием ЛИР. Чисто родовая, фамильная истерика. Шуйские рванули отбивать тело своего сюзерена или просто смыть позор кровью.

— ГЛУПЦЫ! — прошипел я сквозь стиснутые зубы. Долохов, стоявший рядом, уже поднес переговорный амулет к губам. Его голос резанул воздух металлом:

— Всем батареям! Огонь по бунтовщикам! Немедленно! Шквальным огнем!

Атакующие мчались через широкое, открытое поле, несясь прямо на наш холм, на дрожащий синеватый барьер, за которым я стоял, даже не шелохнувшись. В руке я держал окровавленную шашку, тяжелую и чужую. У моих ног лежало обезглавленное тело Дмитрия Шуйского, из шеи которого еще пульсирующе сочилась алая жизнь.

Лица всадников, механиков и магов были искажены первобытной яростью и болью утраты. Их клинки и штыки сверкали холодным, слепящим светом. Маги начали выкрикивать гортанные заклинания, их посохи засветились зловещими сферами энергии — они готовились штурмовать барьер или выжечь нас на месте.

Я не сделал ни единого шага назад. Просто поднял правую руку в кожаной перчатке — высоко над головой, чтобы видели артиллерийские наблюдатели на дирижаблях и земле. А затем — резко, рубяще опустил ее вниз, как гильотину.

И Ад обрушился им на головы.

Сначала — с неба. Где-то высоко, в свинцовых облаках, завыли сирены боевой тревоги дирижаблей. И небо прочертили десятки огненных строчек — пулеметные трассеры, длинные, и ядовито-желтые. Они смели первые ряды всадников словно серпом.

Люди и кони падали, пронзенные десятками пуль, превращаясь в кровавое месиво. Снаряды легких пушек с воющим звуком рвали землю прямо среди скачущей кавалерии, вздымая фонтаны грязи, алой крови, клочья шинелей и обрубков тел. Воздух наполнился визгом раненых лошадей, криками гибнущих людей, зловонным запахом разорванных кишок и пороха.

Потом последовал удар с флангов. Мои полковые големы оглушительно рявкнули. Тяжелые снаряды, предназначенные крушить стены, со страшным, нарастающим воем врезались в землю перед танками и в гущу бегущих магов. Взрывы слились в один сплошной, оглушающий грохот, от которого дрожала земля под ногами. Люди и лошади разлетались в кровавые лоскутья. Один танк, угодивший прямо под снаряд голема, вздрогнул, его корпус разорвало изнутри чудовищным оранжевым пламенем.

Но они не остановились. Обезумевшие от горя, ярости и фанатичной отваги, Шуйские рвались вперед, словно таран. Истинный русский дух! Величие безумной смелости! Их уцелевшие маги, укрывшись за двумя оставшимися танками, сцепили посохи и взвыли в унисон. Воздух перед атакующей колонной заструился, заискрился, сформировав огромный куполообразный щит — дрожащий, переливающийся всеми цветами радуги от нечеловеческого напряжения. Пули и осколки отскакивали от него рикошетами, как горох от стены. Они приближались. Уже метров за триста, сквозь дрожащий щит, были видны искаженные оскалы и безумные глаза.

Тогда заговорили мои маги. Те, что стояли за барьером рядом со мной, в безопасности, но с лицами, осунувшимися от концентрации. Руки взметнулись в сложных пассах, посохи вспыхнули ослепительными знаками. Родились и понеслись к врагу: ледяные копья размером с телеграфный столб; сгустки зеленой плазмы, искрящие статикой и смертью; невидимые волны чистой силовой энергии, сминающие пространство, от которых трескалась земля на пути.

И мое собственное заклинание. Я отбросил шашку — она воткнулась в землю рядом с мертвой головой Шуйского, как мрачный памятник. Я сжал кулаки до хруста костяшек. Мой Источник взвыл протестом, но подал достаточно энергии. Передо мной, над головами моих магов, воздух заклубился, как в печи, раскалился докрасна, потом до белого каления. Из вихря пламени и пепла родился и вырос миниатюрный огненный шторм — свирепая спираль яростного пламени и раскаленного, черного пепла, пожирающая кислород. Я мысленно толкнул его вперед, вложив всю свою волю, всю ненависть к этой бессмысленной бойне, всю холодную решимость победить. Шторм понесся навстречу атакующим.