Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 2

“А что, если коридор просто хочет оставить здесь часть меня?” – И эта мысль не звучит как преувеличение, потому что всё вокруг кажется наполненным памятью чужих тел. Движения становятся более становятся нервными. Попавший в это место разумный проверяет карманы, гладит стену в поисках ненужного отверстия, сжимает перила, даже если их нет. Его пальцы и без того чувствительны, как языки старых часов. Тело экономит движения. Голова склоняется, плечи – пригибаются, колени – как бы уже приспособлены к тесноте. Но чем тише шаги, тем громче слышится коридор. Он отзывается на малейшее – шуршание ткани, легкое дыхание, дрожь ремня. Голос внутри головы, который обычно шутит или считает картинки в витрине, в таких местах превращается в сторожа. Он шепчет список опасностей… Он умаляет храбрость и увеличивает расстояние до выхода… И это не только страх – это аккумулированная интеллигентность места. Коридор прочитал тысячи поступков и знает, какие можно допустить, а какие – наказать.

Есть ещё физические рефлексы. Кожа на запястьях покрывается той самой, знакомой с детства “гусиной кожей”, волосы едва заметно встают дыбом от статического электричества, от прикосновения к оголённому проводу проходит тонкий, ледяной укол в пальцах. В горле образуется сухая пленка, будто кто-то зажёг внутри старую лампу и подслеповатый жар остается в ноздрях. Ноги подкашиваются иногда не от усталости, а от внезапного ощущения, что земля под ними – зыбучие пески… Плита может треснуть… Шуруп – вывернуться… И ты окажешься между слоями чужой истории, как между страницами, разорванными одна от другой.

И вот, выходит он на свет другого яруса, и первая мысль – что он вышел наружу. Но на одежде, на волосах и в своих ладонях он ощущает остаток влияния коридора. Тонкий аромат ржавчины, привкус окисленного металла во рту, эхо чьего-то щелчка, который всё ещё где-то там, в глубине. Эти остатки не покидают его быстро – они сползают с кожи на сон, и ночью коридор может прийти в снах и сказать по-своему. Что он видел… Кого запомнил… И тогда он знает, что это место не просто мрачное. Оно обладает памятью. Любит хранить фрагменты живых. И если один раз заплатишь ему своей минутой – он возьмёт ещё одну.

………..

Она лежала прямо на металлическом полу, словно забытая фигурка из другого мира, которая случайно упала сюда сквозь чужую трещину. Коридор, со всем своим ржавым нутром, мусором и хриплым дыханием кабелей, не был готов к такому соседству.

Эльфийка выглядела слишком живой даже в неподвижности, слишком чистой для того, чтобы принадлежать этому месту. Её тело – стройное, лёгкое, как выточенное из белого камня, – казалось, светилось мягкой тенью даже при дрожащем, тусклом свете ламп. Лёгкая броня – гладкая, гибкая, больше похожая на тонкий панцирь из полированного металлопластика – отражала этот свет кусками, оставляя на ней пятна серебра и золота. А под бронёй виднелся служебный комбинезон. Тёмный, утилитарный, но на её фигуре он казался сшитым почти по мерке, подчеркивая изгибы талии, длинные ноги, высокую грудь.

Её лицо, обращённое в сторону стены, будто противилось самому понятию “ржавчина”. Высокие скулы, чёткая линия подбородка, лёгкая утончённость – всё это было неуместно в коридоре, где царили перекошенные панели и гул старого железа. Губы её были слегка приоткрыты, в них оставалось дыхание, но не жизнь, – и даже так они выглядели мягкими, тёплыми, будто обещали слова, которые уже никогда не будут произнесены здесь. Кожа – светлая, почти прозрачная, с тем самым лёгким сиянием, которое всегда отличало эльфов от других рас. В дрожащем электрическом свете она походила на фарфор, на тонкий сосуд, случайно оставленный в подземелье. Чёрные пряди её волос рассыпались по полу, спутались среди мусора – гаек, обломков изоляции, тёмной пыли. Сейчас они лежали как чужая ткань, как роскошное покрывало, случайно брошенное на ржавые крошки металла.

Тело было ещё напряжено. Ведь удар парализатора сковал мышцы, и из-за этого её поза казалась неестественной. Вытянутые в стороны руки… Тонкие пальцы будто тянулись к чему-то, что она не успела схватить… Ноги, длинные и изящные, застывшие в полуразвороте, словно она сделала последний шаг, который так и не закончился. И именно это – остановленное движение – добавляло в её образ что-то трагически прекрасное. Красота в миге, который никогда не завершится.

Её глаза были всё ещё слегка приоткрыты. Зрачки застыли, обратившись в полупрозрачную зелень, как весенние листья, которые невозможно найти в этом железном чреве. Казалось, что в этих глазах застрял целый лес, и он тихо умирал под коркой ржавчины. Но эта зелень, даже потускневшая, всё равно оставалась вызовом – как будто сама природа смотрела на коридор и не принимала его уродство.

Запахи станции не коснулись её сразу. Она была как цветок, срезанный и положенный в глину. Всё вокруг пропахло железом, гарью, сыростью, но от неё веяло чем-то другим – свежестью, лёгким ароматом кожи и металла, но чистого, нового, как оружие, которое ещё не побывало в бою.

Она выглядела здесь чужеродно, как яркая звезда, которая упала в старый гроб. И именно это несоответствие – красота и хрупкость эльфийки на фоне мрачного коридора – делало её присутствие почти мистическим. Будто сама станция застыла, слушая её дыхание, даже если дыхания уже не было.

Коридор будто не выдерживал её присутствия. Как если бы внутрь его ржавого, исковерканного нутра вдруг вбросили кусок чистого, невинного света – и старые балки, панели, кабели не знали, как на это реагировать. Лампы, что до этого лишь моргали ленивыми жёлтыми сполохами, теперь начали мерцать чаще, словно пытались согнать с себя пелену сна. Их свет, хриплый, болезненный, ложился на кожу эльфийки и делал её ещё более нездешней. И при каждом таком всполохе казалось, что сама станция содрогается, старается спрятать её сияние в свои мрачные складки.

Звуки усилились. Там, где раньше гул и щелчки были случайными, теперь всё стало слишком организованным. Металл стен отзывался низким, протяжным гулом, будто ворчание в глубине горла старого чудовища. Капли, которые падали с трубы, начали отбивать ровный ритм, похожий на удары сердца, – то ли её, то ли самой станции. Даже кабели потрескивали громче, как если бы они спорили. Можно ли терпеть её красоту, вплетённую в эту уродливую утробу.

Казалось, что от всего этого даже воздух изменился. Сквозняки из вентиляции, что раньше бродили