Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин Страница 12

— Михаил, надо полагать? — голос его был скрипучим, но твердым. — А мы к вам от Степана Андреевича. Инженеры мы!

Он сделал паузу, давая мне осознать их статус.

— Я — Ефим Алексеевич Черепанов. А это — сын мой, Мирон. Степан Андреевич велел нам прибыть в ваше полное распоряжение. Сказал, дело у вас государственной важности и невиданной доселе конструкции.

Я молча пожал протянутую мне сухую, но на удивление крепкую руку. Так вот они какие. Черепановы. Будущие создатели первого русского паровоза, гении-самоучки, чьи имена гремели в моем мире. А здесь — пока еще просто лучшие инженеры на заводах Вяземского. Судьба определено продолжала подбрасывать мне подарки!

— Рад знакомству, — кивнул я. — Дело действительно невиданное. Прошу в мастерскую.

Черепанов приехал с моими собственными чертежами. Я расстелил их на широком верстаке, а отец и сын склонились над ними. Я ожидал вопросов, удивления, скепсиса. Но вместо этого увидел лишь глубочайшую, профессиональную сосредоточенность. Их пальцы, один — сухой и старческий, другой — сильный и молодой, скользили по линиям, они переглядывались, обмениваясь короткими, понятными лишь им двоим репликами.

— Двутавр… медный… — бормотал старик. — Эх-ма, какая силища-то держать будет…

— А здесь, тятенька, глядите, — подхватывал сын, указывая на схему рунической обвязки. — Спираль… будто обмотка на магните. Для концентрации, видать.

Они не понимали магии. Но они, как никто другой в этом мире, понимали логику металла, законы механики и потоки силы — пусть пока только электрической. Они видели в моих чертежах не колдовство, а гениальную инженерную мысль.

— Это… осуществимо, — наконец произнес старший Черепанов, поднимая на меня свои выцветшие, но острые, как сверло, глаза. — Сложно. Дорого. Потребует всех наших мощностей. Но… осуществимо. Только один вопрос, сударь. Что это такое? Для чего такая конструкция?

Я посмотрел на них, на этих двух самородков, гениев своего времени. И понял, что им можно доверять.

— Это, Ефим Алексеевич, — сказал я, — клетка. Клетка для грозы из другого мира. Вроде тех же громовых шпилей. Только мы не будем с ней бороться. Мы ее приручим!

Они переглянулись, и в их глазах я увидел азартный, голодный блеск творцов, которым только что предложили построить нечто, выходящее за пределы воображения.

Ну и отлично. Война интриг и тайн закончилась, начиналось время большого строительства.

Глава 5

Минуло полгода. Шесть месяцев, за которые мир вокруг меня изменился до неузнаваемости. Осень сгорела в багряных кострах, и на землю легла зима — настоящая, уральская, с безжалостными морозами и вьюгами, воющими по ночам, как голодные волки. Под непрерывный визг пил, звон молотов и скрип промерзших полозьев наша тихая, сонная деревенька превратилась в шумный, бурлящий рабочий поселок. Избы почернели от дыма сотен печурок, сугробы вдоль улиц были истоптаны сотнями ног, а в морозном воздухе постоянно висел бодрый, металлический стук — признак большой стройки.

Кутаясь в тяжелый овчинный тулуп, я стоял на вершине пронизываемой ледяным ветром дозорной вышки. Внизу, на фоне ослепительно-белого снега, чернели четыре гигантских, уродливых и в то же время прекрасных скелета башен-стабилизаторов. Их медные покрытые инеем каркасы, издали похожие на ребра доисторических чудовищ, тускло поблескивали в слабом зимнем солнце. Десятки людей в тулупах и валенках — мужиков, нанятых Вяземским, и бывших работников Ерофеева, пришедших ко мне в поисках заработка — копошились у подножия башен, как муравьи в растревоженном муравейнике. Их дыхание белыми облачками пара поднималось в стылый воздух. Вчера привезли медный лист, и рабочие начали обшивать каркасы. Это — финальная стадия устройства защитных башен. Скоро работа будет закончена. Наконец-то!

За эти полгода я почти не спал. Дни проходили в управлении стройкой, в бесконечных разъездах между делянками, где трещали под топорами промерзшие сосны, и кузницами, где день и ночь гудели горны. А ночи… ночи я часто проводил в лесу. Аномальная зона зимой стала еще страшнее. Из воронок то и дело вываливались новые твари, привлеченные теплом и кипучей деятельностью людей. Еще дважды мне пришлось сразиться с големами, но теперь они были не из валежника и веток, а из промерзшей до каменной прочности земли и корней. Я встречал их с радостью, как охотник, посылающий псов на медведя, и каждая победа, каждая поглощенная капля чужой, дикой силы делала меня еще могущественнее. Мой внутренний резервуар, когда-то жалкая, тлеющая искорка, теперь разросся, превратившись в ровно гудящее, яростное пламя, согревающее меня изнутри лучше любого тулупа.

Но главным моим достижением был… Верхотуров!

Адъютант генерал-губернатора прошел большой путь. В нем не осталось и следа от того растерянного, напуганного аристократа, которого я вытаскивал из летнего леса. За эти шесть месяцев он преобразился. Его природный дар, помноженный на железную волю и мое наставничество, закалился в морозах и трудах, как лучшая дамасская сталь. Он часто посещал стройку, от имени губернатора надзирая за работами, и мы пользовались случаем, чтобы еще и еще раз провести тренировку.

Наши тренировки были жесткими. Раз в неделю мы уходили в зимний, спящий лес, ловили в «резонансный накопитель» какую-нибудь тварь посильнее. Затем, в жарко натопленной избе, я подключал Илью к этому артефакту. Это был мучительный ритуал. Я пропускал через него дозированный поток чужой энергии, насильственно расширяя его внутренний «источник», как кузнец раздувает мехами огонь в горне. Он кричал, его тело билось в конвульсиях, но он терпел. Каждая такая «прокачка» делала его сильнее.

Он уже мог не просто двигать предметы. Он научился летать, поднимая себя в воздух на небольшой металлической пластине под ногами. Неуклюже, невысоко, но это был полет над сугробами, от которого у случайных свидетелей-крестьян волосы вставали дыбом. Мы стали не просто союзниками. Мы стали мастером и учеником. Почти друзьями, спаянными общим делом и общей, смертельно опасной тайной.

Спустившись, я подошел к нему. Илья Васильевич как раз наблюдал за тем, как рабочие крепили первые листы меди на каркасы.

— Попробуй еще раз, — сказал я, и мои слова на морозе как будто превращались в облачко пара.

Обернувшись, он кивнул и закрыл глаза. На расчищенном от снега пятаке внизу лежала огромная, покрытая изморозью медная балка, которую не могли поднять и пятеро рабочих. Именно она и была предметом последних упражнений. Илья вытянул руку. Балка дрогнула. Медленно, с натужным, стонущим скрипом, от которого, казалось, трещал сам морозный воздух, она начала подниматься. Иней посыпался с нее, сверкая на солнце. Дюйм, другой, фут…