Братство. ДМБ 1996 - Никита Киров Страница 9

На кухне свет выключен, он горел только в зале и в туалете, там журчала вода из крана. Я прошёл в комнату и огляделся. Всё слишком знакомо, будто только сегодня ушёл.

Пол без линолеума, внизу только потёртый ДВП, на который положили красный ковёр. Отец всё хотел постелить новый линолеум, но никак не доходили руки. В этот раз помогу, конечно.

Телевизор, стоящий в углу, включён, по нему показывали старый фильм «Сибириада». В правом верхнем углу виден знак телеканала: цифра 1 и буквы «ОРТ». На окне за тюлем видно запотевшее окно с балконной дверью.

Над диваном висел ещё один ковёр, расписной, с оленем. У стены стоял стол, на нём — печатная машинка, в которой виден исписанный наполовину лист. В массивной стеклянной пепельнице ещё дымил окурок.

Напечатанные листы лежали рядом, на некоторых видны пометки от руки. Даже никогда не интересовался, что отец печатал каждый вечер, но подглядывать не стал — пусть потом сам расскажет и покажет.

Дверь в мою комнату закрыта, но не до конца, сверху висела старая чёрная футболка.

Вот я и дома.

— Чай кипячённый, — раздался голос за моей спиной и кашель.

Отец прошёл мимо и сел за стол к своей машинке. Я же просто рухнул на диван. Как всё это одновременно неожиданно и обыденно.

Вот когда отца не стало, порой оставалось ощущение, что вот-вот он зайдёт в комнату, откашляется, бросит что-нибудь в своей немногословной манере и снова сядет за свою печатную машинку, и скоро она начнёт щёлкать.

Да, это ощущение оставалось надолго, но я всегда знал, умом понимал, что так не будет.

А вот сейчас это вижу вживую.

Но стоит ли удивляться? Когда уже повидал Царевича, Шустрого и Газона, молодых, живых и здоровых?

Вот и отец жив. И в этот раз нам будет что обсудить, уже не будем вести себя, как чужие люди.

— Сам-то чай будешь? — спросил я.

Батя задумался, затянулся сигаретой, с которой вышел из туалета, и затушил её в пепельнице. На нём старый турецкий свитер, на лбу очки, за ухом карандаш. Лоб морщинистый, в волосах и усах видна седина, руки широкие и крепкие, тёмные, будто машинное масло въелось в кожу навсегда. Он мастер ремонтного цеха, знает тепловоз по винтику, почти целиком перебрал его руками.

Наверное, ему тоже сложно общаться с молодёжью, особенно когда всю жизнь был неразговорчивый. Я сам-то порой, когда был в возрасте, ловил себя на мысли, что совсем не понимаю, о чём лопочат эти тощие пацаны с модными причёсками, не выпускающие телефоны из рук.

Вот и батя, наверное, думает, что непонятно, чем эти пацаны занимаются, никак за ум не возьмутся, хотя повидали в жизни всякого.

— Нет, я чаевал уже, — только и сказал он.

Его пальцы начали давить на кнопки машинки. Раздались тихие и отчётливые щелчки.

Нежности и тёплые слова не для него, батя вырос совсем в других условиях, в другое время и в другой стране. К нему надо иначе подход искать. Но разговор с ним нужен, хоть какой-то. Дальше, что ли, молчать, раз такой шанс выпал?

— Давай за компанию, — произнёс я.

Он подумал и кивнул.

Я прошёл на кухню, налил по кружкам густую заварку из заварника через ситечко и плеснул кипятка из старого чайника со свистком, стоящего на газовой плитке.

Из старого советского холодильника «Бирюса» достал молоко в литровой банке и масло на блюдечке из морозилки, но не маргарин «Раму», а вполне себе приличное деревенское. Правда, надо подождать, пока подтает, так на хлеб не намажешь.

Ещё была банка с малиновым вареньем, творог и суп в кастрюле на завтра. Куриный, я сам сегодня варил. На холодильнике стояла металлическая хлебница, покрытая отбившейся эмалью, внутри была половина буханки белого хлеба.

И всё, но на самом деле это неплохо, с голода не дохнем. Это в начале 90-х был совсем мрак, сейчас чуть полегче, продукты есть. Деньги только на них были не всегда.

На шкафу стояли большие жестяные банки из-под печенья, но печенья в них давно уже нет, их приспособили для всякой мелочи и для круп. Под столом виден раскладной советский ящик для инструментов, наверное, батя приносил его из гаража, чтобы что-то починить, но не стал уносить по темноте. Опасно по двору ночью шастать.

С бутербродами на тарелке и двумя кружками я пришёл в комнату, вырубил телевизор и сел за стол. Поставил всё на газетку, где отчётливо виден заголовок, что Ельцину провели операцию на сердце.

— Меня сейчас Руслан Царёв довёз, — я сел на табуретку сбоку от стола и отхлебнул горьковатый чай с молоком, но без сахара. — У тебя же работает?

— Хороший парень, — сказал батя, чуть подумав. — У меня в цехе работает дизелистом. Лучше, чем… — он не договорил, но я понял, кого он имел в виду.

Про моих знакомых, которые подставили с магазином. Но о них я не думал. Зачем, когда уже понял, кто на самом деле мои друзья и близкие.

— С теми уже не связываюсь, хватит, — я отпил ещё чай. — Своих надо держаться, тех, кто там не подвёл. Вот на этих людей можно положиться.

— Угу.

Мрачный, но неразговорчивый, как охарактеризовал отца таксист Харитонов. Так и есть. Но взгляд-то умный, внимательный, грустный, от меня не отводит. Сейчас обязательно спросит про работу и предложит пойти в депо. В молодости это вызывало раздражение, сейчас лёгкую ностальгию.

— А что насчёт работы-то решил? — спросил он. — Ты же про вахту думал?

— Нет, в городе останусь. С афганцем пообщался, кто магазин компьютерный держит, — продолжил я. — Есть мысль одна, а мужики неплохие.

— В охрану к ним? Могу поговорить, чтобы в депо взяли, — задумчиво сказал отец. — Хотя сложно будет, желающих туда много. Да и скажут, что по блату прошёл.

— Сейчас все туда по блату идут, — возразил я. — Да и не в этом дело. Нет, в депо не пойду. С пацанами прикинем, что можно сделать.

Что-нибудь придумаем, накопим, вкинемся куда-нибудь. Сейчас 1996 год. Меньше двух лет до дефолта, когда доллар вырастет в цене кратно. Зная это, можно неплохо подняться. А когда будут бабки, можно будет