Крестьянский король - Никифор Гойда Страница 9

Кивнул и назвал меня словом, в котором я услышал звук «дим», но не был уверен. Может, спрашивал имя. Я приложил ладонь к груди: «Дмитрий». Он повторил — мягко, как будто пробовал на зуб, — «Дмир». Мальчишка рядом радостно повторил «Дмир! Дмир!» и тут же ткнул пальцем в меня, потом в воду: «Дмир — вад!» Я улыбнулся — «Дмир — вад» так «крестят» всех, кто принёс чистую воду.

Работа с утра была подогнана дождём. Ночью, похоже, прошёл короткий ливень — не по мне, но по следам видно. На межах местами схватилась тонкая корочка. Я показал пальцем, потом взял свою лёгкую палку и, не заходя на гряду, прошёлся ею, как гребнем, — не переворачивая, а только ломая сверху. Женщина с густыми бровями поджала губы, взяла свою короткую мотыгу — слишком тяжёлая для этого дела — и по моему жесту попробовала боком, поднимая только верх. Получилось. «Стор», — сказала она первой. Я кивнул и отступил в сторону — так легче дать человеку назвать своё «стор» сам.

Мы положили две широкие ветки вдоль самого ходового места — от бочки к дальнему краю. По ним шагать было непривычно, но после третьего прохода всё стало само. Я несколько раз за день ловил себя на простой радости: меньше следов — это видно глазом, который любит порядок. Мальчишка сбоку что-то лопотал, показывая на ветки: «сар, сар», — и шёл по ним, как по бревну, раскинув руки.

В середине дня старший впервые назвал другое слово — короткое, с твёрдым щелчком: «лемар». Он показал на мешочек с зерном у порога. Я не спешил, сел на корточки, взял парочку зёрен в ладонь. Зерно было продолговатое, плотное, с тонкой бороздкой. Пахло не так, как пшеница. Я не сказал ни «пшеница», ни «ячмень» — пока что-то между. Я сделал жест ладонью — сушить в тени, не на солнце, показал на навес, на сквозняк. Старший кивнул, женщина покачала головой, мол, «у нас — так», но мешочек всё-таки поставили глубже, под навес. Я не радовался — отметил: дальше — разговор о семенах возможен, но ещё не сегодня.

К вечеру мне снова поставили миску. Сегодня — густее, с кусочком корня и травой. Я отломил край своей лепёшки — вчерашней — и, не глядя на людей, положил треть миски обратно на край. Это не был жест «накормите меня завтра», это было «я ем с вами». Женщина молча кивнула. Старший тоже кивнул, а мальчишка, не выдержав, спросил что-то тараторкой. Из его речи я выхватил одно: «Дмир — хрэн». «Дмитрий — работа». Ладно. Пусть будет так на сегодня.

Ночевать в этот раз я остался у своего навеса, но не за пределами двора. Огонь — маленький, вода — «до шевеления», чай — нет. Я тихо перетрусил семенные мешочки в рюкзаке — чисто, нет влаги. Планшет включил на минуту — не чтобы искать карты, а чтобы перечитать свои заметки. Фотографии меж, узкие «уши», настилы — я перелистывал их, как чужую книгу. На последнем снимке — рука старшего, повторяющая мой рез. Этот кадр оказался важнее всех.

Засыпал я под звуки деревни: короткое позвякивание, вздох бочки, чьи-то шаги за забором. Я не думал о «где это» и «как вернуться». Думал, как завтра объяснить жестами отстойник перед поливом. Может, показать на песок в бочке, дать ему опасть, а потом только лить в межи. Слова «ждать» и «вода» у нас общие — «саг, вад» — этого хватит.

Утро назавтра началось с крика петуха — давно так громко петух не кричал для меня. Старший пришёл уже не один, с ним был другой мужчина — плечистый, со старой шраминой на щеке. Он смотрел иначе, не грубо, но внимательно, как хозяин, который привык считать. Старший сказал несколько слов, которые я не понял, но по жесту было ясно: сегодня — работать вместе. Я кивнул.

Мы втроём принялись за дальний ряд, где вода стояла больше остальных. Я показал, как сделать «ухо-сток» чуть шире и дать ему выход в маленькую ложбинку, где вода сможет задержаться и «втянуться» в землю, не размывая гряду. Шрам показал два пальца — «много?» Я покачал головой, поднял один — «мало, мало» — и повторил их слово «немно» — не знаю, правильно ли, но они улыбнулись: звучало похоже. Через час ряд дышал легче. «Стор», — сказал шрам коротко, без улыбки, но голосом, в котором было больше веса, чем у любого смеха.

В полдень, когда солнце стало плотным, как тёплая доска, меня позвали в тенёк. Женщина с густыми бровями принесла миску с чем-то вроде творожной массы — кисленько, свежо. Мальчишка стал учить меня дальше: ткнул пальцем в воду — «вад», в хлеб — «лем», в меня — «Дмир», в небо — сказал слово с долгим гласным, которое я не смог повторить сразу. Они засмеялись, но мягко. Я показал на землю и сказал по-русски: «земля». Мальчишка ответил нечто вроде «зем» — не то повторил, не то назвал своё. Я записал: «зем = земля?» — рядом вопросительный знак.

Днём я сделал первое, о чём думал вчера: маленький отстойник. Нашёл у бочки старую кадку с трещиной, подложил под неё тонкий чурбачок, чтобы стояла под наклоном. Налили полведра воды, подождали минуту — песок и сор исчезли из зеркала. Я показал на верх