Дмитрий Полковников - Опытный кролик Страница 56

Стоп-стоп! А ведь по такому «солдатскому телеграфу», при отсутствии командиров, пойдут шепотком панические слухи: «немецкие танки», «прорвались», «окружили». Еще шаг, паника, разложение, хаос: «спасайся, кто и как может!».

— На, лови, — он бросил сержанту трофейный клинок. По случаю Ненашеву достался укороченный на каком-то местном заводике бывший артиллерийский кинжал с клеймом Златоустовского оружейного завода, девятьсот десятого года выпуска с удобно лежащей в руке самодельной рукоятью. Неизвестный мастер, имеющий представление о балансе, хорошо поработал. Из кривого кинжала получился почти прямой и очень тяжелый нож. Рубить, колоть и резать, но метать – тяжело.

— Ну что вы, очарованы? — ехидно спросил Ненашев бойцов, передающих друг другу трофей. — Не десяток, а сотню даешь!

Народ засмеялся, понимая несуразность слуха. Но Максим забрав клинок обратно, приладил к ручке веревочную петлю и крутанул его несколько оружие раз вокруг руки. Вроде как вещь нашла хозяина. Смех поутих.

— Двоих убили, одного взяли в плен. Нехорошей смертью люди умерли.

Максим сделал паузу.

Вокруг замолчали, ожидая продолжения. Разве смерть может быть хорошей?

— Родину свою предали. Что нас ненавидели – полбеды. Хуже, что к немцам пошли служить. Ладно, не будем о них.

Ненашев сокрушенно махнул рукой. Потом еще раз проверил балансировку трофея и метнул его с двух метров в деревянный столб. Промахнется только слепой. В тишине, кроме потрескивания костра, раздался звук, глубоко входящей в древесину отточенной стали.

— Такими клинками русские солдаты двадцать семь лет назад от немцев отбивались. Историю хотите знать? — Максим обвел народ глазами, ну и кто тут назначен добровольцем?

— Да, товарищ капитан, расскажите, — послышалось несколько голосов.

И рассказал капитан об артиллеристах, служивших в крепости Осовец. Как просило командование продержаться русских солдат сорок восемь часов, а они держались полгода, под огнем двенадцати и шестнадцатидюймовых пушек немцев.

Как шестого августа тысяча девятьсот пятнадцатого года семь тысяч германских пехотинцев, после применения газов, атаковали русские укрепления. Желтела трава, а листья на деревьях сворачивались и опадали. Навстречу батальонам ландвера вышло шестьдесят человек пехотного прикрытия – с изувеченными химическими ожогами лицами. Они, сотрясаясь от жуткого кашля (буквально выплевывая куски легких на окровавленные гимнастерки), зло ударили в штыки. Противник боя не принял и попятился назад, опешив от мысли – сколько еще «живых мертвецов» там, впереди, в мутном отравленном дыму.

Далее, выжившие артиллеристы успокоились, и вновь встали у пушек. Их батареи внесли в боевые порядки германцев такую панику, что немецкие пехотинцы топтали друг друга и висли на своих же проволочных заграждениях.

Враг так и не победил. Голыми руками можно взять гарнизон, который растерян и не слажен. Исключительно трудно, невозможно, когда он един, обучен и привык побеждать.

Панов скупо цедил каждое слово у костра, а не на лекции с привычной бумажкой. Красные отблески огня и прыгающие из-за них тени, гипнотизировали, казалось, что вновь наступил 15-й год. Собравшиеся люди жадно смотрели капитану рот. Они наяву желали тем солдатам, пусть и царской армии или вечного спасения, или полной и окончательной победы.

Так же отстраненно, но заставляя слушателей в ярости сжимать кулаки, Максим рассказал, как травили немцы газами крестьян из ближайших к крепости деревень, как надругались над трупами погибших товарищей. «Медведь, страшный зверь, и тот не трогает мертвецов, — говорили тогда стрелки, — а эти хуже зверей; погоди, дай дорваться»[280].

— Фашисты, — послышался чей-то шепот.

— Может, врет капитан, — неуверенно произнес кто-то из командиров. Об этом им никто никогда не рассказывал, а старая армия вызывала только презрение и смех. Вот, герои гражданской войны, Ворошилов, Щорс, Буденный – это да! А тут, оказывается – жили на земле отважные предки, которые погибали за страну еще до революции.

— Не врет, — вдруг рявкнул присутствующий здесь Федор, — я там был и два креста за оборону крепости имею. Вот только под газы не попал, в лазарете лежал. Но как помирали, те мужики – видел. В бой шли, на одной злости. Никто не вел. Сами – офицеров, почитай, почти сразу всех поубивало.

Ненашев с благодарностью посмотрел на него, а народ потрясенно смотрел на пожилого сапера и отводил глаза. На лице старого солдата блестели слезы. Оказывается, и сегодня не забыт их подвиг, не предан забвению. Ох, долго они не пускали германца в Россию, отойдя по приказу и оставив противнику руины вместо крепости.

— Спасибо, товарищ капитан, поясняли, что это и наша земля!

Максим кивнул. Да, жили в людях и такие настроения. Мол, своей земли ни пяди, а нá тебе, поперлись в Польшу, Румынию и Финляндию. Турцию еще хотим прищемить. Где же наша миролюбивая политика? И зачем защищать чужую территорию, где местные, вместо благодарности, вон, как зыркают на тебя.

Ну, а потом зазвучала песня, припев которой пели уже все.

— Если завтра война, если завтра в поход.Если черные силы нагрянут…

Когда красноармейцы разошлись, к комбату подошел начальник штаба.

— Товарищ капитан, хотите сказать, что царская армия гораздо сильней нашей Красной Армии? — возмущенно спросил Суворов. Все, что произнес начальник, ему категорически не нравилось.

— Я хочу сказать, товарищ лейтенант, что в наших долговременных огневых точках морально и физически подготовленный личный состав может успешно обороняться значительное время. Поскольку примеров из настоящего не нашлось, — комбат усмехнулся, вспоминая оборону Бреста в тридцать девятом, — пришлось воспользоваться книгой советского профессора Величко.

Максим вынул из полевой сумки довольно потрепанную книгу и еще одну, выпущенную недавно. Ее и протянул Суворову.

— Специально для вас, изучайте. Знаю, хотите в академию, так готовьтесь.

В руках Владимира очутилась брошюра Хмелькова «Борьба за Осовец»[281]. Он покраснел. Действительно, напечатано «Воениздатом» Наркомата обороны.

— Проявляя бдительность, надо интересоваться, согласовано ли мероприятие с политотделом. Между прочим, материал Иволгина рвали из рук. Через две недели надеюсь увидеть его в окружной газете, за подписью Печиженко. Нам с комиссаром не жалко помочь хорошему человеку, — с серьезным видом выговорил полуправду Ненашев, начиная злиться. — Через два дня жду от вас материал, сравнивающий Осовец с нашим укрепрайоном. Выступите перед личным составом и расскажете о преимуществах советской фортификации. Ладно, не хмурьтесь, так уж и быть, дам черновик.

Капитан решил не доводить ситуацию до крайности.

У Суворова голова немедленно пошла кругом. Ну, с дисциплиной более-менее понятно. Но зачем политрук привел в пример царскую армию! Это кощунство над памятью людей, совершивших революцию, героев гражданской войны. Если бы бойцы, легшие костями под Перекопом, встали и узнали об этом, они с горя легли бы там опять[282].

Впрочем, пора бы ему привыкнуть к постоянной смене генерального курса. Но тяжело смириться, руководители сдают идеалы отцов, оплаченные кровью. Почему золотопогонников уже рисуют в журналах, словно героев[283]? Так и им до ненавистного золотого блеска на плечах недалеко. Ох, если ввели чины, введут и погоны[284].

Ненашев, морща лоб, внимательно посмотрел на своего начальника штаба. Двадцать второго июня УРовский и саперный батальон исчезнут, растворившись друг в друге. Совсем не факт, что Суворов останется на своей должности, впрочем, не факт и то, что ему удастся спокойно усидеть на своей.

Дурной у него начштаба какой-то. Несколько дней все нормально, а после – будто вожжа под хвост попала. Жена, что ли парню голову мутит?

Глава пятнадцатая или «Барабаны, сильней барабаньте!» (11 июня 1941 года, среда)

А вот не было в немецкой армии нацистов. Точнее, человек с партийным билетом НСДАП в армейских рядах – нелепый миф. Никто и никогда не подбрасывал в карманы врагов красные книжечки с орлом и свастикой, для последующего четкого разделения в плену на «хороших» и «плохих» немцев.

Никаких тебе партийных собраний, членских взносов, озабоченных чужой моралью замполитов, социалистических соревнований, и комнат «имени Адольфа Гитлера».

Закон об обороне запрещал военнослужащим состоять в каких-либо политических организациях, а если таких призывали, то членство приостанавливалось автоматически на все время пребывания в вермахте. Армия служила только немецкому народу, являясь одним из столпов государства. Пожиратель половичков во всем следовал традиции[285] и нагло лишил Максима Ненашева возможности выявлять идейных противников по партийным билетам[286].