За речкой - Артём Март Страница 33

А потом я спрыгнул вниз, на землю.

Когда спустились и старики, то старшина, наконец, построил нас всех. Потом заставил пересчитаться.

У прапорщика был низковатый, немного похрипывающий голос. Он говорил отрывисто, словно прогавкивая слова, а некоторые гласные и вовсе будто бы съедал:

— Нале-во! — приказал прапорщик нашей шеренге, — в расположение штаба мотмангруппы бегом марш!

И мы побежали. Достигнув дороги, строем пробежали вдоль кишлака. Тут нас сопровождали любопытные чужие взгляды. Но далеко не все из них были любопытными. Многие — уставшими.

Пока мы бежали по белой, словно мел, афганской дороге, я разглядывал кишлак. Разглядывал и видел на глиняных ступеньках бедненьких домишек, у их стен и за дувалами людей.

Тогда я понял — абсолютным большинством жителей кишлака Дез-и-Захак были старики, женщины и дети. Ни одного здорового мужчины хотя бы старше десяти и возрастом до семидесяти я не заметил.

«Значит, воюют, — подумалось мне. — Против нас воюют. И многие из тех, кто когда-то тут жил, уже наверняка погибли».

Дальше дорога поднималась на древнюю земляную насыпь, ведущую к валу, на котором и гнездилась крепость.

Молодые преодолели этот участок пути с видимым трудом, но старались не отставать. А вот я и старики, казалось, и не заметили подъема.

Внутрь крепости мы попали не через ворота, как можно было бы подумать. Ворот у Хазар-Калы вообще не было. Вернее, были, но представляли из себя огромную полуразрушенную каменную арку. Внутри нее построили большую заглушку из массивных досок и бревен. Усилили эту конструкцию мешками с песком и камнями.

Наш путь в крепость пролегал через КПП, что стоял на месте полуразрушенной боковой стены, которая когда-то соединяла малую и большую крепостные стены.

Внутри оказалось крайне оживленно.

Бойцов было немало, и каждый занимался делом: кто-то что-то таскал, кто-то что-то ремонтировал, кто-то чистил оружие или обслуживал технику, другие рыли землянки, которых и в крепости, и в ее окрестностях было немало. Я подозревал, что в большинстве из них прятали технику.

При этом почти никто из местных не носил полной формы одежды. Большинство ограничивались галифе и майкой. Начальство шло навстречу нехитрым способом солдат спастись от жары. Пусть и вопреки уставным нормам.

Крепость выглядела огромным живым существом, которое, несмотря на кажущуюся внешнюю смерть, продолжала жить. Жить в первую очередь человеческим трудом, звуками и запахами.

И тех, и других тут было предостаточно.

К привычному запаху сухой земляной пыли примешался тяжелый дух горюче-смазочных материалов, табачный дым разной степени вонючести и вонь жареного жира. Кажется, где-то работала местная кухня.

Вместе с тем крепость постоянно ревела моторами, лязгала оружием, стучала молотками, выла ветром на высоте стен и башен, а также бесконечно галдела десятками человеческих голосов.

От уютной, я бы даже сказал, домашней атмосферы погранзаставы здесь не было ничего. Лишь сухим прагматизмом и неустанным человеческим трудом полнилось это место.

— Становись! — снова крикнул старшина.

Мы выстроились на некоем подобии плаца. Вернее, это был не сильно просторный участок чистой, утоптанной земли, свободный от припасов, стройматериалов и прочего добра.

А располагался этот плац прямо под большой пузатой башней, именно той, что уцелела, но потеряла зубцы.

— Ровняйсь! Смирно! — скомандовал маленький круглолицый прапорщик. Он осмотрел нашу шеренгу и разрешил: — Вольно…

А потом стал затирать нам привычную речь о том, куда мы попали и что все, что мы видели или проходили раньше, де было настоящим детским садом. А вот сейчас начнется служба.

Я бы мог поспорить с ним на этот счет. И судя по тому, что старшина постоянно зыркал на меня своим маленьким прищуренным взглядом, ему очень этого хотелось.

К его сожалению, желанием входить с кем-то в разные полемики я не горел.

В строю я стоял рядом с тем худоватым пареньком, которому стало плохо в вертолете. Некоторое время он переводил дыхание после короткого марш-броска в крепость. Потом в нерешительности молчал, время от времени позыркивая на меня.

Когда прапор, разгуливавший перед шеренгой, прошел в ее конец, парень вдруг решился.

— Слушай… — шипнул он мне.

Я глянул на него. Вопросительно приподнял бровь.

— Слушай… — повторил он тихо, — я хотел тебе спасибо сказать… Ну, за то, что ты мне там, в самолете помог.

— Пожалуйста, — пожал я плечами.

— Я-то вообще не из хилых, — парень сделал решительное лицо и округлил грудь, — вообще не думал, что поплыву. А тут вот как получилось… понимаешь ли, никогда не летал, а тут…

— Слушай, — я вздохнул, — я щас не в настроении, чтобы лясы точить.

Парень замешкался.

— А… Да… Прости.

Старшина прошел в обратную сторону. Прошагал мимо нас.

— Рвать они тут нас будут зубами! — угрожал он вновь прибывшим, — потому и мы их будем! Все, на… Кончились игрушки…

Когда прапорщик снова отправился в хвост, худощавый снова заладил:

— Слушай… Извини… А тебя как звать? Меня вот Гриня…

— Смирно! — раздался вдруг крик прапора.

Мы все как один вытянулись по струнке.

Все потому, что из дверного проема внизу башни, в котором, впрочем, не было никакой двери, вышел офицер.

Молодой, не старше тридцати пяти лет, он направился к нам быстрым, энергичным шагом.

Носил офицер сапоги, галифе и офицерскую рубашку с погонами. Причем я заметил, что пограничные зеленые просветы погон он закрасил черной краской.

У капитана было благородное, правильных черт лицо, светло-русые короткие волосы и римский нос. Небольшие глубоко посаженные и очень голубые глаза внимательно смотрели на только что прибывших в мангруппу бойцов.

— Товарищ капитан! — Прапор подбежал к офицеру и вытянулся по струнке, отдал честь, — группа из отряда прибыла в полном составе…

Он отчиканил своим гавкающим голосом доклад, и капитан, кивнув, сказал ему:

— Командир занят. Парней приму сам.

Затем капитан снова осмотрел всех нас суровым, оценивающим взглядом.

— Здравия желаю, бойцы!

— Здравия желаю, товарищ капитан! — ответил наш нестройный хор.

— Меня зовут Юрием Евгеньевичем Симиным. В штабе мангруппы я служу в должности заместителя начальника по политической подготовке.

Голос его, громкий, натренированный, затмевал собой звуки живущей собственной жизнью крепости.

— Старшина Омаров, как я слышал, предварительно ввел вас в курс дела, — сказал Симин и коротко зыркнул на прапорщика.

Тот не пошевелился, застыв «смирно».

— Потому, пожалуй, не будем тянуть кота за причинное место и перейдем сразу к делу.

Капитан, держивший руки за спиной, показал нам полевой