Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават Страница 3

Как чудесно, наконец произнесла Лили, наблюдая за ними.

Джошуа оторвался от газеты. Что чудесно?

Этот день.

А вчерашний?

Вчерашний тоже.

Он слегка улыбнулся. Чего бы тебе хотелось на ужин?

А какие варианты?

Спустя время, когда для всех четверых годы сольются воедино, этот день они все равно будут вспоминать как «хороший день».

Томми и Ева

Ноябрь 2004

К двенадцати годам Томми и Ева утрачивают почти всякое сходство, не считая черных волос.

Она становится, что называется, упитанной: щеки и подбородок округлились, руки и ноги пополнели. Теперь она носит очки (без них она совсем ничего не видит). Почти все свободное от школы время проводит за рисованием, чтением, ведением дневника и снова рисованием. Ее любимое место ― диван в гостиной, где она уютно устраивается с книгой или альбомом для рисования, подтянув колени почти к самому подбородку и глубоко погрузившись в свой собственный мир.

Его телосложение становится, что называется, атлетическим: щеки чуть впалые, руки и ноги более мускулистые, чем прежде. Теперь он стильно одевается (модные кроссовки и футболки с яркими надписями или картинками). Свободное от школы время он проводит на футбольном поле недалеко от дома: он левый полузащитник в местной молодежной команде. Или сидит на диване в гостиной рядом с сестрой, вытянув длинные ноги, и играет в «ФИФА» на плейстейшене с таким видом, словно у него нет никаких забот.

Но потом, в ноябре, происходит Эксперимент.

Одним ноябрьским вечером, в пять часов, когда за окном уже темно как ночью, Ева отрывается от «Таинственного сада». Глядя на часы над камином, она недоуменно произносит:

― Они задерживаются на два часа.

Томми принимает беззаботный вид и направляет Майкла Оуэна отбить гол «Челси».

― И что? Они и раньше задерживались. Помнишь, когда мама взяла отца с собой в Ливерпуль?

― Тогда они задержались на час.

― А когда папа взял ее в Коулун?

― Тогда тоже на час.

― Они и раньше задерживались.

― Да, но…

― …но не на два часа, да, я слышал. ― Он останавливает игру. Бросает взгляд на часы. ― Они впервые попали в девятнадцатый век дольше, чем на пару секунд. Конечно, им захотелось там задержаться.

― Может, скажем кому-нибудь?

― Кому? Соседям? ― Он смеется и снова включает игру. Произносит детским плаксивым голосом: ― «Извините, пожалуйста, мы путешественники во времени, наши родители задержались в Викторианской эпохе, и мы боимся, что с ними что-то случилось». Да уж, представляю их реакцию!

― Не смейся!

― Я не сме…

― Смеешься! ― Она захлопывает книгу и оглядывает гостиную широко распахнутыми глазами за очками в лиловой оправе.

― Может, позвоним аме?

Женщина, которую они называют амой, ― это их бабушка Кэрол, мать их матери. Они с детства зовут ее ама ― так звучит слово «бабушка» в чаошаньском диалекте китайского, на котором говорят в семье их матери. Отец Лили умер еще до рождения близнецов, так что ама ― их единственная близкая родственница в Англии. Но она не знает об их способностях; Лили всегда настаивала, что ей это знать ни к чему.

― Они опаздывают всего на два часа, ― снова говорит Томми, ― давай подождем.

― Но, Том…

― Давай подождем.

Но час спустя ничего не меняется.

Она выскальзывает из гостиной. Он все еще погружен в игру и не обращает на нее внимания. Через несколько минут с кухни доносится стук ножа о доску. Потом ― звук включения плиты, шипение чеснока на раскаленном масле. Скрежет лопатки о сковородку. Знакомый запах дома.

Вскоре она заглядывает в комнату.

― Я приготовила ужин, ― говорит она.

Он останавливает игру и идет за ней в столовую, где видит две миски риса, две пары палочек, тарелку с капустой стир-фрай и остатки свинины барбекю, которую отец вчера купил в Чайна-тауне.

Пробормотав «спасибо», он садится. Они молча едят, стараясь не смотреть на часы.

На следующий день ― воскресенье.

Заснув в четыре утра, оба просыпаются в полдень и садятся вдвоем на кухне, он на барной стойке, она на высоком стуле, намазывая тосты маслом и по очереди отпивая апельсиновый сок из одного пакета.

Они высказывают идеи и теории. Возможно, что-то случилось. Что-то явно случилось. Может, они не могут вернуться. Может, они попали не в ту эпоху. Или вообще никуда не попали, а зависли где-то в пространстве между этим временем и тем, затерявшись в знакомой им всем невесомой темноте. Но ни один из них не хочет говорить или даже думать о последствиях того факта, что тело не может оставаться в прошлом больше двадцати четырех часов.

― Можно попробовать их найти, ― предлагает она.

Он качает головой.

― Попробовать можно, но вряд ли получится.

― Можно попробовать, ― снова говорит она.

Он качает головой и соскальзывает с барной стойки. Берет тарелку для своей порции тостов.

― Подождем, ― говорит он.

Воскресенье перетекает в понедельник, понедельник ― во вторник и среду, и оба так и остаются дома, не говоря вслух о том, что не ходят в школу или, в случае Томми, на футбольные тренировки, или, в случае Евы, в местный книжный.

Когда не спят (и ждут), они проводят время на диване. Он играет в «ФИФА», а она, не желая писать в дневник, начинает рисовать павлина с двумя головами. Они по очереди разогревают еду или готовят из того, что осталось в холодильнике: четырехдневный лимонный цыпленок, тушеная свинина в коричневом соусе, жареный батат в устричном соусе, омлеты с крошечными кусочками острых сосисок. Когда рис и другие продукты заканчиваются, они берутся за запасы лапши быстрого приготовления.

В четверг Томми, жаривший остатки сосисок с двумя пачками лапши, вдруг замирает. Ева откладывает обросший деталями рисунок (теперь у двухголового павлина появился плюмаж с глазами, сердцами и молниями) и поднимает бровь.

― Ты что-то придумал? ― спрашивает она.

― Пора попробовать их найти, ― говорит он.

После ужина они идут в кабинет отца, где царит еще больший хаос, чем во время их совместной экспедиции к Брюсу Ли четыре года назад. Пол и все четыре стены полностью покрыты документами, фотографиями, рисунками и толстенными книгами. Свет почему-то не включается, и Томми раздвигает шторы, но за окном уже темно, так что толку от этого мало.

Близнецы встают в центре комнаты лицом друг к другу. По его кивку они берутся за руки.

Их головы опущены.