Крестьянский король - Никифор Гойда Страница 29

я не из их места. Что там, где я жил, вода шла по трубам под землёй, а огонь добывали нажатием на маленький рычаг, а железные повозки сами бегали по дорогам, и у каждой была своя железная лошадь внутри, и эта лошадь не ела травы. Я сказал, что там, где я жил, людей слишком много, и в каждом городе больше, чем во всех ваших деревнях вместе. Я сказал, что там, где я жил, землю кормили так же, как кормит мать, но часто забывали, что земля тоже мать, а не корова на верёвке. Я сказал, что я работал с полями. Я не врач, не лекарь, не кузнец, а земледелец, который учился и у книг, и у стариков, и у самой земли. Я сказал, что однажды не знаю как, я просто оказался здесь. Я не бежал ни от кого, я просто оказался. И сначала думал, что ухожу назад, а потом понял, что и назад некуда, и впереди есть люди, у которых есть та же жажда хлеба и та же нужда в порядке.

В погребе стояла такая тишина, что слышно было, как песчинки пересыпаются из моей ладони в ладонь. Никита тёр пальцами колено, Роман глядел куда-то мимо меня, Матвей смотрел прямо в глаза. Он заговорил последним.

Старики говорили, сказал Матвей, что на наших краях иногда бывает не по-нашему. Будто идёшь тропой, а тропа такая же, как была при деде, а на ней человек, которого никто не знает, и он говорит слова, которых никто не слышал. У меня дед рассказывал, что к ним приходил человек, который изобрёл штуку для ловли воды из тумана, да так ловко, что от одной ночи лужица для трёх коров набиралась. А у Савелия дед говорил, что видал знахаря, который лечил кисти рук у тех, кто косил. А ещё была у нас, сказал Никита, странная баба, которая кричала, что она ревизор. Она так и сказала, я ревизор. Только никто не понял, что это значит, и отправили её коров пасти. Пасти она не умела, но научилась. Мы думали, старики шутят, сказал он, но видно, что не первая это странность такая. И ты не первый. И раз ты пришёл к нам, значит, ты наш. А если твоя земля была дальше, чем наш лес, это не беда. Побудешь здесь, и эта земля станет тебе роднее, а ты станешь ей своим.

Я выдохнул, и с плеч словно сняли стяг. Роман улыбнулся краешком рта и сказал, что он и без того догадывался, уж больно у меня в руках железо шевелится спокойно. Матвей поднялся со ступени, поставил ладонь мне на плечо так, как хозяин ставит ладонь на стойку, проверяя, не шатается ли. Не шатается, сказал он. Хорошо. А теперь пойдём, у нас на завтра дело на солончак. Яков и Остап с Петром выходят до рассвета. Надо собрать им сухие пласты грибов, мешочки гороха и донести до них, чтобы соль привезли нам вовремя, к груздям.

Мы вышли из погреба. Небо было темнее, чем хотелось, но не страшное. Дарья стояла у хранилища и перебирала связки трав, у неё это получалось так, будто она кудрит чью-то голову. Марфа приволокла ещё один пучок пижмы, сказала, что на межах мышь не любит такие кольца. Гаврила присел у порога и стругал тонкие рейки для жердин. Лёнька стоял рядом и пытался точить свой нож, слишком усердно, но с правильным стремлением. Я сел на ступеньку и подумал, что бывает простая радость. Радость от того, что никто не бежит ни от тебя, ни к тебе, все просто идут рядом и несут то, что могут.

Прошёл ещё день, и в этот день мы увидели, как собранный нами порядок начинает работать без нашей руки. Утром Яков, Остап и Пётр вышли на солончак. Деревня проводила их тихо. Дарья дала им лепёшки и сушёный гриб в полотняных мешочках. Никита поправил упряжь. Матвей сказал коротко, чтобы возвращались целыми. Они ушли так же просто, как уходят люди на работу. Не на подвиг.

В тот же день мы с Романом проверили пояски на поляне, где весной разносит землю. Травяные полосы держали бережно. За ними чёрная земля была влажная, но не грязная, тёмная, но не липкая. Я потрогал её пальцем и почувствовал мягкую пружину. В такие минуты я знаю, что земля нас слышит.

К вечеру вернулись женщины из леса с полной корзиной и грибов, и листьев, и кореньев. Марфа показала мне на ладони странную круглую ягодку, похожую на земничку, но с более ярким запахом.

С каждым днём хранилище наполнялось сухим шорохом. Белые грибы звенели на верёвках, как лёгкие деревянные кружочки. Лисички сыпались золотой крупой. Грузди в кадках садились плотнее, и сок у них становился прозрачнее. Я просил Дарью каждые два дня снимать на пробу по кружке рассола, просто понюхать и посмотреть, чтобы не ушёл в сторону. Она делала это так, как смотрит на лицо ребёнка. Серьёзно и мягко.

На третьей неделе, ближе к вечеру, когда от кустов тянуло прохладой, произошло ещё одно небольшое чудо. У гороха появились первые сухие стручки. Это были не те мягкие сладкие, что мы ели в июле, а сухие, готовые к шелушению. Мы собрали не корзину, а одну небольшую миску.

К концу той же недели пришла весть с дороги. Идут. Яков, Остап и Пётр возвращаются. Мы вышли им навстречу на край поля. Сумерки уже тянулись небом, но было видно, как на упряжи сидит пыль и как от мешков пахнет белой горечью. Они принесли соль. Не горы, но две добрых кадки. Принесли ещё мыло, принесли ткань, два кольца железа и пять маленьких железных скоб. Остап шутил, что торговец едва не расплакался, когда увидел наши сушёные белые. Яков сказал серьёзно, что дал немного больше, чем хотел, но получил то, что нужно. Мы снесли соль в хранилище и поставили на настилы, чтобы не тянула влагу из земли. Дарья стояла рядом и дышала ровно, как человек, у которого кошелёк стал тяжелее на долгую зиму. Это чувство у хозяйки видно сразу.

Когда всё разошлось по местам, когда костры у дворов слабо светились, как глаза усталых людей, ко мне опять подошли. На этот раз не трое, а почти все. Кто с кружкой браги, кто с куском хлеба, кто просто с пустыми руками. Они садились рядом и молчали. Потом заговорил Савелий. Он сказал, что старики иногда заглядывают