Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый Страница 26

Хотелось после всех угроз и обвинений все-таки выйти, как говорили в будущем, на новый трек в переговорах. Обнулить прошлые угрозы и начать разговор заново, издалека.

— Ты мне, отрок, про немцев говорить станешь? Тебе что до них? Молви, что да как. Почивать уже пора, — сказал патриарх.

Значит, не хочет владыко поговорить по-человечески, доверительно. Спешит, торопит. Ну и ладно.

— Надобно вот что. Для себя наставничать царю желаю, кабы ты, владыко, не строил мне козни. Что еще желаю, то сам возьму. А вот наставничать… Тут без твоего слова никак, — сказал я и поспешил добавить: — Еще закончить пора бунт. Но тут и ты, и я, и все того желать повинны.

— Стало быть, немецкое тебе по нраву? Тому и царя учить станешь? — прищурился он. — А что ведаешь ты? Добре ли псалтирь государю дашь, слово Божье? Сумневаюсь я, — усмехнулся патриарх.

— На то духовника приставишь до царя. Мои науки иные. Арифметика, география, воинская наука…

— Нынче же прикажу гнать тебя батогами! Не бреши! — строго сказал патриарх. — Почем тебе ведать науки, чай не старец. И где научался? В школе Ртищева Федора Михайловича? Так молод ты… [школа Ртищева — одна из первых частных школ в России, прообраз греко-латинской академии]

— Владыко, ты не запамятовал? Письма все еще у меня, — усмехнулся я. — Какие ж тут батоги? А до того, кабы знания мои испытать, так завсегда готовый я.

— Отдай, что не твое, тать! Возверни письма! — взревел патриарх, но быстро успокоился.

А что попусту орать, когда не реагировал я на его грозный рык. А Иоаким явно привык к тому, что все и каждый склоняются только от его взгляда. Приходится разочаровывать. А у него хватает ума, чтобы зазря не тратить эмоции.

— Письма останутся у меня, владыко. Иначе ты меня и батогами, и на плаху, и всяк. Но я не желаю быть тебе неприятелем, — пока я это выговорил, патриарх ухмыльнулся. — Мысль ведь у тебя была про то, кабы Ивана ставить вместе с Петром. Ведь так? Так я за то и стоял. Бояр подговорил. Будет иное, в чем мы с тобой заодно встанем.

— Ивана — первым царем! По старшинству! Токмо так по правде и быть должно, — выдал себя патриарх.

Впрочем, письмами-то он себя так выдал, что пуще и некуда. Я не прочитал и половины. Часть писем лишь разворачивал, проглядывал лист бегло, чтобы только понять смысл. И то… Если бы казнили патриархов, то Иоакиму придумали лютую казнь.

Все эти яти, еры, скорописи. Очень усложняют чтение. Но общий смысл я уловил по бросающимся в глаза словам. Например, если идет обращение к Софье, да в середине указывается в письме, что ее царицей не поставить даже и владыческим соизволением — но брата, Ивана, царем можно. Чего дальше читать? И без того понятно.

— Петр — мой государь! За него стоять буду крепко, владыко. Нужно уговариваться, иначе изнова свара будет у нас, — сказал я.

Патриарх задумался. Он встал, и вышло легко и крепко, как у молодого. Хотя и опирался Иоаким на посох, но было видно, что больше для солидности это делал. А в его возрасте уже у других и кости хрустят.

Разговор с Патриархом наш был — как те качели. Мотало из стороны в сторону. Вот только что я уже подумал, что мы о чём-то договорились, или что разговор становится чуть более доверительным, как очередной пассаж от Владыки — и вновь напряжение.

Патриарх растерялся. Его властный магнетизм на меня не действовал. Это как у отличного пулемётчика заклинил пулемёт. А солдат этот явно пренебрегал обучением стрельбы из других видов вооружения или рукопашного боя. И тут перед ним новый враг, универсал. И что делать? Пока пулемет не починится, пулеметчик в проигрыше. Но что если Иоаким починит пулемет?

— Я опишу всё то, чему учить буду Петра Алексеевича, — шёл я на очередную уступку. — Твоему человеку расскажу.

— Знамо дело, — сказал патриарх.

И, вроде бы, он этой фразой словно отмахнулся от меня, мол, куда же я денусь. Так, да не так! Выходило, что патриарх уже согласился с тем, что я этим самым наставником буду. Остается только обсудить условия непосредственной работы.

— А ежели ты почнёшь исполнять волю мою? На том и уговор быть может, — видно, обдумав всё так и сяк, с лукавым прищуром сказал Патриарх. — Стань подле меня. И землю дам, коли пользу принесешь.

Это что же? Владыко хочет сделать из меня исполнителя, почти что наёмника? Чтобы по его велению кого убил или ещё иные грязные делишки делал?

— Нет, токмо в том разе, ежели и моя воля будет на то, и государева. Отечеству польза еще, — жёстко ответил я.

Снова огонь полыхнул в очах патриарха. Что, опять будет кричать да посохом стучать? Нет, он быстро успокоился. Патриарх уже понял, что со мною вот так шуметь бесполезно.

— Хованский — изрядная помеха всем делам, — после долгой паузы сказал патриарх.

Задумался и я. Владыко намекал, что Ивана Андреевича Хованского нужно убирать. Да-а-а. Необходимо почитать внимательно те письма, которые я взял у Патриарха. Наверняка из них станет ясно, что владыка потворствовал наиболее активному лидеру стрелецкого бунта, Хованскому.

А может быть, действительно пора заканчивать с бунтом, а для того лишить мятежников единственного деятельного главаря? Иные не так себя проявляют.

— По случаю. И по воле Божьей, Хованского не станет, — ответил я.

Губы Иоакима дрогнули, а лоб разгладился.

— Уговор с тобой, самоназванный полковник. Токмо зело не радуйся! Всяко может быть. Грядущее подвластно лишь Господу Богу, — сказал Патриарх.

Он явно устал. Вот теперь я впервые увидел в этом человеке старика. Может, всё потому, что уже глубокая ночь? Да и крестный ход отслужил, а тут — разговор не из лёгких. Он переступал через себя, вынужден договариваться с тем, кто, по его понятию, от одного взгляда патриарха должен трепетать.

Наш нынешний договор с патриархом — это даже не перемирие. Это вынужденное прекращение огня, чтобы воюющие стороны имели