Аландская Звезда - Иван Валерьевич Оченков Страница 24

— И он абсолютно прав.

— Постой, разве не ты говорил мне о встрече с Морни?

— Я. И что с того? По большому счету француз не сказал мне ничего определенного, да и если бы сказал, Наполеону III ничего не стоило бы дезавуировать любые его слова.

— Ты думаешь, он не знал о его инициативе?

— Еще как знал. Более того, наверняка сам его и направил. Но…

— Что?

— Видишь ли. Боюсь, что нам с тобой трудно понять логику императора французов. В отличие от своего гениального дяди он не военный, а скорее торгаш. Банкир. Сутяжник. Я бы даже сказал, прохиндей! У него нет ни авторитета, ни ореола славы первого Бонапарта. Именно поэтому он и ввязался в эту несчастную для всех нас войну.

— Несчастную⁈ — удивленно воскликнул брат. — Да для тебя она стала звездным часом! Благодаря ей ты приобрел славу самого знаменитого и успешного флотоводца в истории России, а может и всего мира!

— Поверь, лично я бы прекрасно обошелся без этой славы. Да, благодаря заступничеству высших сил нам до сих пор удавалось отбивать все вражеские нападения, но какой ценой? Ты ведь и сам прекрасно знаешь, что наша казна пуста, государственное управление находится в расстройстве, а народ ропщет. И поверь мне, у наших мужиков есть на то все основания!

— В твоих словах много горькой истины, — вынужден был согласиться Александр. — Но может не так все плохо? Если ты одерживаешь победы, стало быть, Бог не оставил еще Россию. Раз уж зашла речь об этом, я намерен в самое ближайшее время опубликовать указ о награждении отличившихся. Уверяю, что никто из героев этого славного дела не останется без моего благоволения. И уж конечно, все это в первую очередь касается тебя. Но, говоря по чести, я, право же, теряюсь, чем тебя наградить. Ведь ты и без того кавалер всех российских орденов. Так что если у тебя есть какие-то просьбы, говори, я готов исполнить все, что только в силах российского императора…

— Саша, ты прекрасно знаешь, что у меня есть все, о чем другие могут лишь только мечтать. Ордена, чины в нашем с тобой положении вздор! Если уж тебе и впрямь хочется кого-то облагодетельствовать, то обрати свое августейшее внимание на наш бедный народ. Вот уж кто и впрямь нуждается в твоем участии и великодушии.

— Ты о чем?

— О том, что мы обещали отцу в тот роковой вечер.

— Ты же понимаешь, что сейчас не время?

— Понимаю. Как впрочем, и то, что перед тобой всегда будет множество сиюминутных задач, решение которых давно назрело и перезрело. И если не ставить перед собой глобальные цели, во всех этих мелочах можно просто утонуть.

— Умеешь ты все-таки испортить настроение! Хотя… обещаю, как только будет заключен мир, соберу правительственную комиссию, которая…

— Займется болтовней и перекладыванием из пустого в порожнее? — ухмыльнулся я.

— А вот это уже будет зависеть от тебя, дорогой братец.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Ибо главой этой комиссии будешь ты!

— Ты это серьезно? — удивился я.

— Абсолютно. Более того, я просто не вижу, кто бы еще мог взяться за такое дело и довести его до конца.

— А ты уверен, что у нас с тобой одинаковые взгляды на грядущее освобождение?

— Давай-ка отойдем, — неожиданно предложил Саша. — Кажется, у нас есть, что обсудить.

— Изволь, — согласился я, как бы говоря всем своим видом — «ты тут начальник, тебе и решать».

Местом для беседы или, скорее, переговоров была выбрана украшенная в восточном стиле просторная курительная комната. Оказавшись внутри, император присел в мягкое кресло, кивнув мне на другое, дескать, устраивайся.

Отправив вон сунувшегося к нам было кальянщика, Александр сам открыл коробку с сигарами и, откусив специальными щипчиками кончики, раскурил одну из них от свечи в канделябре и с удовольствием затянулся.

— Не желаешь?

— Благодарю, нет.

— Ну как знаешь, — выпустив струйку дыма, отозвался брат. — А меня, признаться, курение успокаивает… итак, что ты имел в виду, когда говорил о наших возможных разногласиях?

— Видишь ли, в чем дело. Я давно заметил, что разные люди, говоря об одном и том же, часто подразумевают не просто разные вещи, а диаметрально противоположные. Вот скажи, как ты видишь освобождение?

— Хм. Пожалуй, наилучшим вариантом было бы поступить, как наш дядя в Остзейских губерниях. Даровав тамошним крестьянам свободу и не ущемив при этом прав землевладельцев.

— То есть, освободив без земли?

— Ну конечно!

— И без возможности свободно выбирать себе место жительства?

— Разумеется!

— Тогда нам точно не по пути.

— Но почему?

— Да потому что ни к чему кроме новой «пугачевщины» это не приведет!

— Отчего такой пессимизм? В Прибалтике ведь никаких волнений не случилось…[17]

— А ты наших мужиков с чухонцами не путай!

— Ну, хорошо, положим, ты прав. Предложи тогда свой вариант.

— Освободить крестьян безо всяких условий и выкупов. И разумеется, с земельными наделами.

— Что⁈ — закашлялся никак не ожидавший подобного радикализма брат. — Но это же невозможно!

Говоря откровенно, в этом я с ним был полностью согласен. Провести подобную реформу не получилось бы в любом случае, но… мне совсем не хотелось взваливать на себя это воз, а другого выхода, кроме как с самого начала поставить невыполнимые условия, я не видел.

— Почему?

— Да нас помещики заживо сожрут!

— Подавятся!

— Но это же революция.

— Поверь мне, Саша, реформы, пусть и радикальные, будучи спущены сверху, в конечном итоге обойдутся гораздо дешевле, чем революция, начавшаяся снизу. В том числе и для нашего дворянства.

— Не верю своим ушам! А где твой либерализм, уважение к частной собственности?

— Давай по порядку. У нас в России отчего-то принято путать либерализм с идиотизмом. Правда, нельзя сказать, чтобы люди, называющие себя «либералами», не давали для этого повода, но все же это довольно-таки разные понятия. Что же касается частной собственности… скажи, ты знаешь, что более двух третей помещичьих имений заложено в обеспечение взятых у государства ссуд?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что ни крестьяне, ни земли в этих поместьях дворянам