Крестьянский король - Никифор Гойда Страница 16

поставил свой знак. Это будет твой кусок, дальше посмотрим по результату. Я кивнул, попросил чем они доски метят. Дали угольный клочок. Записал в блокнот: «Полоса десять шагов. Пояски. Зелёная масса. Компост щепотью. Зола. Сроки по дням». Позже у бочки показал на планшете ещё одну схему — к предзимью положить низкий земляной бортик вдоль полосы, примерно с ладонь, чтобы первый весенний бег воды сел и не убежал. Слушали как рассказ и говорили «Попробуем» без сомнений.

Ночью я спал крепко, как после дня, который выжёг суету. За перегородкой телёнок мял солому и дышал как меха. В щели между досками висел тонкий лунный луч, в нём лежал мой рюкзак, будто якорь. Мысли были простые. Если лето будет обычным, у нас три, может четыре месяца работы. Сначала быстрые обороты редиса и зелени. Потом «средние» листья, похожие на капустные, я их уже приметил на соседних грядах. На самой полосе — бобовые ради полосы. К середине лета поговорим о живой изгороди, чтобы коровы не сваливались на мягкое после дождя. Главная цель — не учить, а отдать дело в руки. Мне нужно стать не указующим пальцем, а тем, кто может поручить кусок работы и не проверять.

Утром мы глянули на мою ленту. Пояски держали, трава не сползала. В узких бороздах показалась другая зелень, та, что пойдёт обратно в землю. Прутик стоял как вбитый. Шрам улыбнулся краешком рта — здесь это «ладно». Старший посмотрел на «морду», где всегда смывало, и тихо сказал: если здесь удержит, остальное удержу сам. Женщина выдохнула так, как выдыхает хозяйка, когда крышка кувшина садится ровно. Мальчишка гонял палкой по лужам и иногда косился на меня с непрошеной гордостью. Я сделал вид, что не заметил, но в груди стало тепло.

Далее мы переводили деревню на новые привычки. Воду у бочки разделили по времени, чтобы не толпиться. Женщины утром, пока солнце низко. Мужчины днём, когда тянут на полосу. Поставили второй настил, межи перестали «проседать». Компост накрыли дёрном от дождя и вырезали сбоку узкую «кормушку», чтобы брать ровно готовый слой и сразу закрывать. Из «пряди» навоза брали лопатой и тут же несли под рыхление. Золу сеяли в тихое утро и сразу закрывали землёй, чтобы не уходила в небо и не дразнила собак.

Разговоры всё чаще превращались в «язык дела». Я стал различать, когда зовут на помощь, а когда на «смотри», когда «подтверди», а когда «оставь, сам доделаю». На посиделках иногда отвечал вопросом на вопрос, чтобы слово родилось у них. Старший видел и не обижался, наоборот, уходил в тень и слушал.

Деревня показалась во весь рост. Десять дворов вдоль одного пролёта земли, будто их ставили по памяти, а не по чертежу. Ближе к ручью — у кого скот часто пьёт. На верхотах — кто любит сухую обувь. Посередине — у кого дети и надо видеть всех сразу. Людей с детьми около сорока. Стариков двое, но они не сидят, они ходят, совет у них спрашивают так же часто, как у Старшего. Коров девять, может, десять. Свиней меньше, корма не нарастишь из воздуха. Кур много, они как сороки — везде. Хлеб тут пекут из разной муки. Есть зерно, похожее на наше, есть страннее, длиннее, с редкой бороздкой и иным запахом. Я пока только беру в пальцы и нюхаю. Печь у каждого двора своя, горячая раз в день. Дым идёт ровно, на этой ровности держится жизнь. Люди не ленивые и не «обиженные на работу». Они просто жили там, где им не объясняли, что землю можно кормить не только мусором и навозом, но и живой пищей.

Неделю спустя, в тёплый вечер, когда редис встал «в плечо» и мы сняли вторую порцию, Старший позвал меня голосом, не жестом. Мы отошли к краю двора, где тропка уводит на полосу. На краю сидела серо-бурым пёрышком длинноносая птичка. Он кивнул ей, та подпрыгнула и исчезла в кустах. Потом сказал: видим, как ты делаешь, и видим, как земля отвечает. Нам здесь жить. Хотим лучше. Он не сказал «богаче» или «слаще». Сказал «лучше». Это про хлеб, про ноги, про лёгкий вечер. Я ответил, что можно.

И впервые мы поговорили длиннее пяти слов. Я рассказал ему, что летом нужно кормить землю зеленью, хоть маленькими участками. Отрастил, срезал, уложил — почва благодарит. Воду надо задерживать, а не провожать. Следы от ног — не множить без нужды. И нужно умножать семена. У меня припрятано немного. Оставим край редиса под семя, взойдёт не хуже. Осенью будут свои мешочки. Дальше — чуть бобовых на полосу. Земля любит. Если пойдёт, чередовать год через год: еда для людей и еда для земли. Не мгновенно. За пару лет поле станет податливее. Тогда хлеба будет больше и останется лишнее на обмен.

Он слушал, не перебивая, и кивнул. Шрам, стоявший в тени и делающий вид, что не слушает, улыбнулся в усы: если хлеба больше, меньше будем грызть кости зимой. Женщина, проходя с крынкой, не влезла, лишь чуть подняла подбородок: сделаем. Петух соскочил с порога, гордо прошёл два шага и замер, будто тоже слушал.

Вечером у лавки собрался первый настоящий совет. Никто не поднимал рук и не делил слова, просто говорили те, кому было что сказать. Именно тогда я услышал имена. Старший сказал вслух, будто поставил подпись под работой: «Я Матвей». Я повторил про себя. Шрам сказал, что будут резать по пояскам и если понесёт, будут держать ногами. И добавил коротко: «Роман». Женщина сказала про подстилку в сарае: менять чаще, чтобы не уносить жидкость в землю впустую, а ловить её. И тихо добавила: «Дарья». Двое мужиков показали руками, как вкопать у стены бочку без дна, набить соломой. Вся «живность» от стока пойдёт туда, потом достанем готовую массу в компост. Старики не спорили. В какой-то момент один, с мягкими руками и острым взглядом, произнёс: летом земля жирная, она любит ложку, не черпак. Все засмеялись. Позже я узнал, что его зовут Савелий.

Там же решили про обмен. Рынка возле деревни нет, пути длинные, но двое ходят «в люди» раз в неделю за солью, меняют на шкуры и сушёную рыбу, которой в нашей речке мало. Им и носить корзины, когда появится лишнее. Наша задача — сделать лишнее, не урезая себя. Я сказал правило вслух: первое — во двор, второе — детям, третье — на семена, четвёртое — в обмен. И почувствовал, как