Все дороги ведут в Реймс - Александр Петрович Харников Страница 13

– Добро пожаловать в ваше новое обиталище! – с издевательским поклоном сказал мне какой-то йомен. – Ну что ж, пойдем, мистер, как вас там, осмотрим ваши новые апартаменты!

«Номер», в котором я оказался, представлял собой небольшое помещение с окошечком, забранным металлическими прутьями. В одном углу валялся тюфяк, набитый соломой. В другом стоял стол без стульев и под ним ночная ваза. Меня стала колотить мелкая дрожь. Не скажу, что в помещении было так уж холодно, просто я был сильно взволнован всем происходящим. Закутавшись в плащ – его у меня – хвала Господу! – не отобрали, я попытался уснуть. Но сон не шел ко мне. В животе бурчало – у меня весь день не было маковой росинки во рту, и я был очень голоден.

На следующее утро ко мне пришел человек в штатском и спросил, готов ли я дать показания судьям. Я ему сказал, что готов, но виновным себя не считаю. Я никогда не изменял своему монарху, и моя вина заключается лишь в том, что неправильно оценил русских. Тот лишь усмехнулся и оставил меня в покое. Впрочем, вскоре мне принесли какую-то прогорклую овсянку с куском хлеба и ржавую чашку с водой. Я с жадностью набросился на еду. Вечером я получил еще один кусок хлеба – на сей раз заплесневелый – и ту же чашку, опять же с водой, от которой пованивало протухшей рыбой.

То же повторилось и в следующие дни, а позавчера меня еще раз крепко связали и отвели в небольшой зал, усадив на скамью в углу. Я вспомнил, что перед входом в судилище стоял прислоненный к стене топор палача, лезвие которого было повернуто в противоположную от меня сторону. Значит, судьи могут вынести смертный приговор! И я пойму, что меня ждет, когда меня поведут назад – если лезвие топора будет развернуто в мою сторону, значит, мне крышка.

Вскоре в зал, где решалась моя судьба, вошли незнакомые мне судьи и человек в мантии юриста. Я понял, что это прокурор. Адвоката мне конечно же не предоставили.

Главный судья, посмотрев на меня, объявил:

– Роберт Монктон, вас обвиняют в измене и пособничестве врагам Королевства Великобритания. Признаете ли вы себя виновным?

– Нет, ваша честь, я невиновен. И я требую суда присяжных на основании Великой хартии вольностей.

– Он будет еще требовать! – Судья ударил изо всех сил кулаком по столу. – Он будет еще требовать! Роберт Монктон, ознакомившись со всеми предоставленными мне материалами, я признаю вас виновным и приговариваю к казни путем отсечения головы, каковое состоится послезавтра на Тауэр-Хилл. Увести преступника!

– Но… – попытался подать голос я. – Можно меня хотя бы расстрелять? Все-таки я солдат. Ну, или хотя бы пусть казнят на Тауэр-Грин, где не будет зевак…

– Ну уж нет. Пусть весь Лондон видит, как королевское правосудие карает государственных изменников.

– Но…

Мне не дали договорить, загнали в рот кляп и потащили обратно в камеру. Ни тебе последнего слова, ни даже последнего желания… У входа в тюрьму я увидел топор, повернутый лезвием в мою сторону. Завтра он отрубит мне голову.

А сегодня утром на меня надели тяжелые цепи и вывели из Тауэра на Тауэр-Хилл. И если бы мне хотя бы дали слово, я бы объявил, что не запятнал себя изменой и чист перед королем и Англией. Но меня заставили встать на колени и положить голову на плаху. Палач хекнул, поднял над головой топор на длинном топорище и ударил меня по шее.

Перерубить мне голову, как я и предполагал, ему удалось не сразу – я хрипел из перерубленной гортани, но еще был жив. Последовал второй удар, затем третий, свет померк перед моими глазами, и на сем закончился мой земной путь. Последней моей мыслью было: и почему я не остался в Испании или Португалии?

24 марта 1756 года. Люневиль, Лотарингия. Герцог Лотарингский Станислав Лещинский, он же дважды король Польши, ныне в изгнании

Я шел из дворцовой часовни, где только что закончилась месса, и размышлял о делах и заботах, которые много лет не давали мне покоя. Хотя, казалось, что еще можно было пожелать человеку моего возраста?

Через два года мне исполнится восемьдесят лет. Немногие из моих сверстников еще живы. Войны и болезни свели большинство из них в могилу. А я все никак не могу уйти в царство мертвых, где создатель каждому воздаст по заслугам за его грехи, вольные и невольные, совершенные им на этом свете.

Мне судьба дважды давала шанс стать королем Польши, пусть и с помощью чужеземцев. И дважды другие чужеземцы сгоняли меня с престола. Мне, королю, приходилось тайно, словно преступнику, в одежде холопа скрываться от врагов. Правда, к тому времени я уже стал тестем короля Франции, да и я сам, согласно условиям подписанного в 1735 году мира, сохранил за собой титул польского короля. Только что такое титул без реальной власти? Так, видимость одна…

В утешение мой зять, король Франции Людовик XV, сделал меня герцогом Лотарингским. Моя дочь Мария произвела на свет десять детей, но многие из них умерли еще в младенчестве. Вся надежда моя была на великого дофина – Людовика Фердинанда, который после смерти отца должен был наследовать французский престол.

Огорчало лишь одно – мой зять оказался похотливым бабником, и фактически королевами были развратные фаворитки, для которых Людовик готов был исполнить все их капризы. Особенно бесила меня герцогиня де Помпадур – умная и хитрая бестия, которая, даже перестав греть постель короля, продолжала быть его ближайшей советницей.

Кроме придворных распутниц, я ненавидел русских, по милости которых я был вынужден бежать из Польши, отдав престол в Варшаве саксонским недоноскам из династии Веттинов. Нет, москали были, есть и будут моими вечными врагами. И как хорошо, что мой зять и его кузен принц Конти тоже терпеть не могут русских. Москали считались моими холопами – ведь титул мой, как короля Польши, который у меня пока еще никто не отобрал, звучит так: Божиею милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, Смоленский, Северский, Черниговский. Только где сейчас Пруссия и Ливония, Смоленск и Чернигов? У них теперь другие правители, а от былой мощи Речи Посполитой не осталось и следа…

Сегодня утром мои люди из окружения короля Людовика XV сообщили, что из Новой Франции прибыла делегация русских, которые в далекой Акадии решили выступить на защиту французов, живущих в тех забытых богом землях