Муля, не нервируй… Книга 5 - А. Фонд Страница 13

Любой другой при виде сердитого начальника сразу бы почувствовал внутренний холодок. Но мне было не привыкать разговаривать с «большими» людьми в моменты их плохого настроения. Поэтому я спокойно посмотрел на Большакова и продолжил:

— Иван Григорьевич, мне сказали, что вы несколько раз спрашивали обо мне, хотели меня увидеть… И вот я здесь.

Большаков медленно поднял голову и вперил в меня пристальный взгляд — сердитый, недобрый, как будто пытались разглядеть во мне не просто человека, а предателя.

— Бубнов, — свирепо сказал он, — что-то я в последнее время не вижу тебя на рабочем месте. Почему это ты во время рабочего дня где-то шляешься?

Я посмотрел на него и спокойно ответил:

— Иван Григорьевич, вы же прекрасно знаете, что я болел.

— Ты болел всего две недели, — взорвался он, — а остальные дни ты не болел! Ты прогулял!

Он ударил кулаком по столу, так что несколько листов перед ним взметнулись в воздух.

— Ты что творишь, Бубнов⁈ Ты что делаешь⁈ Ты меня под монастырь решил подвести⁈

Он кричал и кричал, а я молча слушал. Ждал, пока он выпустит пар. Я знал этот прием: если не перебивать, то рано или поздно человек сам выдохнется, и тогда уже можно будет говорить по-настоящему.

— Бубнов, как ты мог? Как ты мог так поступить со мной и с нашим проектом? Вот почему ты Завадскому не передал все документы? Где сценарий⁈ На каком основании ты меняешь решение, принятое сверху? Ты… ты кто такой, Бубнов? Ты кем себя возомнил?

Когда он сделал паузу, я ответил:

— Отвечаю по существу, Иван Григорьевич. Во-первых, я не уполномочен писать сценарии. Это не входит в мои профессиональные обязанности согласно должностной инструкции. И тем более я не уполномочен передавать труды своей интеллектуальной собственности посторонним лицам.

— Да что ты мне говоришь! — снова заорал Большаков. — Что ты здесь паясничаешь? Ты клоун или сотрудник?

— Я сотрудник, — спокойно ответил я. — Хотя считаю себя сейчас клоуном.

— Ты почему Завадскому не отдал весь сценарий?

— А с какой стати я должен был ему это делать? — зло спросил я. — Мы с вами договорились: я даю вам компромат на Александрова — вы помогаете мне с проектом. Компромат вы получили?

— Получил, — как от лимона скривился Большаков, но больше ничего не добавтил.

— А вот я за это ничего не получил. Квартиру отдали Козляткину. Начальницу поставили новую. Ни премий, ни благодарностей — лично мне ничего. А то, что я ради этого компромата получил удар по голове, что нанесли вред моему здоровью, что я лежал в больнице — за это мне что, никаких поощрений не положено?

Большаков скривился и не ответил.

— Как-то неправильно мы с вами, Иван Григорьевич, понимаем вопросы сотрудничества. Это не сотрудничество. Это использование одного человека для хотелок другого. В такие игры я играть не собираюсь.

— Это не игры, — буркнул Большаков.

— Я уже сегодня говорил с Козляткиным, — сказал я, — и сейчас повторяю вам: я написал заявление об увольнении. Отработаю эти две недели — и только вы меня и видели.

— Погоди, Муля… — сразу пошёл он на попятную. — Давай не будем горячиться. Давай подумаем и найдём компромиссный вариант.

— Я знаю, что ты обижен, и даже в чем-то понимаю тебя, — продолжил Большаков ужен мягче. — Но и ты должен понять: Завадский — очень грамотный режиссёр. Один из лучших. Если бы ты видел, какой фильм снял Эйзенштейн об «Иване Грозном»… Там были карикатуры, а не актеры. Не накрашенные, с красными губами, чёрными глазами… Не мужики, а бабы. Отвратительно. Я столько стыда натерпелся перед Иосифом Виссарионовичем. А ведь финансирование туда бахнули очень большое. А в результате — ерунда. Зато Александров сиял, как пятак.

Я хмыкнул. Тот фильм я прекрасно помнил. И ещё всегда удивлялся, насколько он ерундово снят. А Фаина Георгиевна всё страдала, что её роль отдали Бирман.

— Вот представь, что этот проект попал к нему, к Эйнзейштейну, — между тем сказал Большаков. — Нет, я этого допустить не могу. А у Завадского всё традиционно, всё аккуратно.

— Иван Григорьевич, — тихо сказал я, — мы же договаривались: режиссёром с югославской стороны будет Йоже Гале, а с нашей стороны — актёры первого плана: Михаил Пуговкин, Рина Зелёная и Фаина Георгиевна. Все остальные — югославы. Ну, может быть, ещё две-три роли наши.

Большаков вздохнул.

— В том-то и суть проекта. — продолжил я, — А теперь вы ломаете всю структуру. Более того, мы «Зауряд-врач» писали специально под этих трех актеров. Теперь вы хотите ломать полностью сюжетные арки, характеры персонажей, чтобы переписать под кого-то другого. И мы прекрасно с вами знаем, что Завадский хочет туда воткнуть опять свою Веру Марецкую. Это будет ерунда. Проект просто сольётся. Она не сможет сыграть такую характерную роли, как играют Раневская или Зелёная.

Мой спич явно произвёл на Большакова совсем не то впечатление, на которое я рассчитывал. Он смотрел на меня так, как я говорил на иностранном языке. Как будто я не аргументировал, а просто пожаловался. И я понял: ему не нужны объяснения. Ему нужен исполнитель. Тот, кто сделала, что увидел. Без вопросов. Без обид. Без мыслей.

А я так не хотел.

Он сидел за столом, слушал и как будто не слышал меня. Или просто сделал вид, что не слышит. Пальцы его постукивали по деревянной крышке, взгляд опустился на документы, которые, я был уверен — он не читает.

— Ты всё это говоришь, — сказал он наконец, — потому что обижен. Какая-то детская обида, не достойная советского труженика! Комсомольца! Но ты подумай трезво. В кино нет места личным обидам. Кино — дело государственное. Нам нужен результат. А кто будет играть — вопрос второстепенный.

Я чуть горько усмехнулся:

— Государственное? А мне показалось, что вы тут решаете всё на своё усмотрение. Без меня, без моего мнения. Даже без энтузиазма — отдали проект. Отдали квартиру. Отдали мою идею.

— Я же тебе объяснил почему, — ответил Большаков.

— Да, объяснили. Чтобы Завадский вытянул проект на хороший уровень. Но если бы вы