Парагвайский вариант. Часть 1 - Олег Воля Страница 12

— Папа? — медленно, словно во сне, произнёс он.

Это были первые слова с момента возвращения из Пирапью. Отец бросился к нему и стиснул в объятиях.

— Франциско, родной мой. Как ты себя чувствуешь?

Мальчик и хотел бы ответить, но не мог. Ему не хватало воздуха в лёгких, столь сильны были объятия. Ответ пришёл со стороны.

— По крайней мере, он себя чувствует, — улыбаясь, заверила радостного отца Убальда, поправляя одежду и застёгивая монисто.

— Ты просто наша спасительница, — выпустил наконец отец из своих объятий Франциско. — Я для тебя всё что угодно готов сделать.

Убальда повторила его давешний жест ладонями и тоже сделала испуганный взгляд.

— Ты ничего мне не должен.

В зал торопливо вошла жена и недоверчиво посмотрела на Франциско, который с удивлением озирался по сторонам. Поняв, что терапия женской лаской помогла, она тоже бросилась тискать сына и благодарить гостью. И её не отпустили, пока не отметили радостное событие выздоровления Франциско больши́м и шумным застольем.

* * *

Но радость была преждевременной.

Франциско всё равно вёл себя ненормально. Все его реакции были заторможенными. Между вопросом и ответом проходили иногда часы. Проявились странные привычки. Например, он мог есть только сидя за конкретным участком стола и нигде иначе. Очень часто он совершал монотонные движения — раскачивался всем телом или качал рукой или ногой. Мог ходить по кругу или неподвижно стоять. Но при этом откликался и не сопротивлялся, когда его куда-то вели или меняли ему позу. Он был послушен, как комок тёплого воска.

В церковь он ходил без особого удовольствия. Напрягался и сильно сжимал руку отца при входе в храм. Молитвы он не произносил, но крестился без остановки всё время, пока шла служба. Это сначала вызывало недоумение у соседей, но потом слухи просочились, и все стали взирать на это с сочувствием.

И вроде бы семейство Лопесов начало привыкать к такому положению дел, как на Рождественской мессе приступ случился снова. Стоило семье прийти на богослужение и занять скамейку, как Франсиско тихо и незаметно одеревенел.

Женские чары Убальды на этот раз не помогли, как она ни старалась.

— Может, это я стала холодной коровой? — вопрошала она, плача на плече у Хуаны Карлос. — Я найду для него самую огненную девчонку Асунсьона!

Но Карлосы решили, что пока не надо. Пусть время поработает над сыном. То, что он не безнадёжен, они уже узнали, и это немного примиряло их с действительностью.

В январе хунта разразилась указом об отмене запрета на въезд иностранцев.

Вроде бы благое дело, но подоплёкой было желание членов хунты красиво потратить деньги казны. Это всем было понятно без пояснений. Особенно солдатам, которым на месяц задерживали жалование. Что оказалось большой глупостью со стороны хунты. В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое января капитан Хосе Доминго Окампос и его друг — лейтенант Ромуальдо Дуре подняли своих солдат и арестовали членов хунты прямо в их домах. Асунсьон встретил утро уже с новой хунтой, в которую в течение дня вошли: текущий мэр города Хуан Хосе Медина и судья Хосе Габриэль Бенитас.

Первый же декрет хунты, оглашённый с балкона Кабильдо, извещал о преступлениях хунты предыдущей. Их обвинили в растрате тридцати тысяч песо. Сумма огромная при фактическом бюджете страны примерно в двести тысяч. Правда, на что можно было потратить такие деньги в городе, непонятно. Тем не менее у жителей новая хунта вызвала некоторый энтузиазм, и люди с интересом принялись ждать.

Карлос был несколько раздосадован. Этот переворот случился раньше предсказанного сыном и поломал его собственные планы. Он буквально на три дня опередил заговор офицеров армии во главе с Мариано Роке Алонсо, с которым Лопес поддерживал тесную связь через брата-кавалериста. Путч пришлось отложить. Народ бы не понял такой чехарды.

А пока что Лопес принял участие в судебном процессе над предыдущими узурпаторами в качестве адвоката Поликарпо Патиньо. А случилось это так.

Через неделю после переворота Карлосу передали записку с просьбой прибыть в казармы, где под замком сидели сами деятели хунты и несколько десятков человек из их окружения, взятых под арест деятельным судьёй Бенитасом.

Как оказалось, старый законник решил соблюсти процедуру, и каждому было предоставлено право на защиту в суде. Разумеется, за свой счёт. До общественной защиты юридическая практика не только испанских колоний, но и метрополии ещё не доросла. Патиньо от предложения не отказался и выбрал Лопеса.

В одиночной камере, кроме топчана, ничего не было. Поликарпо Патиньо вскочил при звуке отпираемой двери и замер, увидев Карлоса. Они не были друзьями. Их ничто не объединяло, даже возраст. Поликарпо было всего тридцать лет, а Лопесу почти пятьдесят. Впрочем, лично Лопесам Патиньо ничего плохого не сделал, так что выбор защитника для него оправдан. Вот только стоит ли самому Карлосу возиться? Пока непонятно.

После формальных приветствий начал говорить Поликарпо.

— Я знаю, что у вас нет оснований мне помогать, по крайней мере, делать это искренне и нелицемерно. Но я надеюсь на ваше чувство справедливости. Ведь в предъявленных обвинениях я невиновен. Через мои руки не проходили деньги, хотя да, я признаю́, что именно я начислял штрафы и размеры компенсаций тем, кто вызвал гнев Супремо. Прошу, помогите мне. Мне не на кого больше надеяться.

— Наивно было думать, что Супремо бессмертен, — пожал плечами Карлос. — Не рядись в белые одежды, Поликарпо. Конфискованные поместья удивительным образом иногда становились твоими, или твоих людей.

— Я не крал их. Да, я пользовался своим положением и брал их в аренду. Но они не моя собственность, — возразил Патиньо. — А то, что есть у меня, подарено Супремо. Я имею подтверждающие бумаги на имущество.

— Это аргумент, — кивнул Карлос. — Но если я и возьмусь за твою защиту, я не буду делать это бесплатно. Надеюсь, ты сделал себе заначку на чёрный день? Он настал.

— Некоторые накопления у меня есть. Я их отдам вам, ибо мёртвому мне они не пригодятся, — уселся на топчан Патиньо и уткнулся лицом в ладони. — А меня терзает чувство, что я отсюда не выйду.

«Чувства тебя не обманывают», — подумал Лопес, вспоминая пророчество сына о судьбах всех путчистов. По его словам, Поликарпо сам повесится в камере на ремне от гамака.

«Но здесь нет гамака. Неужели сын