Главная роль 8 - Павел Смолин Страница 12

— Помню Семена Владимировича, — кивнул я. — Всех их помню, кто с «Георгием». Герои наши, и Родина этого не забудет.

Семеро в Васильковом Георгиевских кавалеров. Тринадцать ног и десять рук на всех. А сколько останется у молодой поросли русских воинов, прошедших через Большую войну? А сколько по всей такой огромной России? Не останутся прозябать, о каждом позаботимся, но рук-ног и психики никакими пенсиями да перспективами для детей и них самих не вернешь. Бессилие — вот как называется это противное чувство.

«Родина не забудет» — не пустые слова. Точнее — уже не забывает: с совершенно циничной точки зрения выплата ветеранам боевых действий повышенной пенсии является неплохим способом нарастить внутренний рынок, не шибко боясь гиперинфляции, заодно добавляя «хорошему царю» рейтинга. Ну и в целом приятно причинять подданным добро — этим, в целом, я тут много лет и занимаюсь.

— А здесь у нас беда в прошлом году случилась, — вздохнул в сторону подозрительно новенькой избы по правой стороне улицы поп. — Полыхнуло среди ночи так, что и выскочить никто не успел, восьмерых в один день отпевал, всю семью.

Перекрестились.

— Теперь другая семья живет. Вы дурного не думайте, Ваше Императорское Величество, дурных в Василькове нет, а пришлым дурным мы не интересны. Просто Настаська-старуха самогоном промышляла, вот ейные банки да фляжки и полыхнули, — добавил Андрей.

Не осуждаю, не одобряю — просто так вышло, Господь разберется.

— Но то ничего, — решив, что расстроил меня грустной историей, продолжил батюшка. — Если счел Господь нужным прибрать, значит таков его умысел.

— Истинно так, батюшка, — подтвердил я. — Есть у меня человек один, в Канцелярии личной, выходец из деревни. Страшное на первый взгляд рассказывает, о том, что смерть всегда рядом. В городах не так оно чувствуется, потому что людей сильно больше. Рассказывает, совсем малой был, у него сестра старшая в лес ушла и не вернулась. Два дня искали, нашли лаптя кусочек и лоскуток ткани в крови весь. Волки. Затем, и полугода не миновало, прадед его с лихорадкой слег и за три дня кончился. Потом, неделя едва миновала, соседский сын, друг его, ногу сломал так, что кость вышла. Бабка-знахарка травами пользовала да золой обломок посыпала, да толку с этого? Плохо без докторов людям — ушел малыш, не пожил еще совсем. И так — неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом — от похорон до похорон. В поле работают, слышат — колокол на церквушке бьёт. Шапки сымут, перекрестятся, и даже узнать кто и как помер покуда домой не вернутся некогда — люди уходят, жизнь идет. И я их ни в коем случае за это не виню — так оно и до́лжно: мертвым уже все равно, а живым о жизни думать да хлопотать и надо. Вот страшные вещи вроде, а на самом деле я так думаю: что толку жить, если смерть не придет? Короток отрезок земной, и в этом великая его ценность — всего не успеешь, волей-неволей выбирать приходится, и от этого ценность выбранного пути тоже растет: там и тут не поспел, зато вот здесь трудился на совесть, и за то имел почет и уважение. Если не от людей, то от себя самого, а ежели совесть при этом чиста осталась, то и от Господа.

— Истинно так, Ваше Императорское Величество, — перекрестился Андрей и профессионально придал моим словам несколько иной смысл. — Короток век земной, да душа вечна — о ней и думать нужно.

Впрочем, какая разница, если суть одна — будь человеком и трудись. Этот принцип прост, понятен, и только благодаря ему человечество до сих пор топчет «грешную».

— Пока мы тут, Великий князь Михаил, брат мой младший, Китай на меч берет, — из чистого озорства поведал я попу.

— А⁈ — аж подбросило батюшку.

— Вот так вот, — развел я руками. — Не пужайся, батюшка — нормально там все будет, но помолись об успехе воинов наших и здравомыслии для китайцев. Тяжело им там, цикличность порочная сложилась: крепчает Империя, затем стараниями идиотов-безбожников дряхлеет, и от этого крови много льется. Так — столетие за столетием. Жалко соседей по континенту, помочь нужно.

— Помолюсь, — вычленил из моего ответа понятное отец Андрей. — Дай Бог с победою живым вернуться, — размашисто перекрестился.

— Добро, — кивнул я. — Извинись перед Васильковым за меня — не ждут дела, спешить нужно. Добрые здесь люди живут.

— Не за что виниться, Ваше Императорское Величество, — перекрестил Андрей и меня. — Ступайте с Богом.

— Спасибо, — улыбнулся я и полез во встретившую нас на перекрестке карету.

Волнуюсь очень — мне бы самому в Пекин, но нельзя, только с огромной задержкой через телеграфы и кое-где телефоны «руку на пульсе» держать, думая о том, не помер ли уже пациент, пока до меня кардиограмма ползет?

* * *

Русское войско вошло в Пекин, будучи готовым ко всему. Да, по донесениям отправленных далеко вперед разведчиков и авангарда китайская столица не намерена сопротивляться, но утративший бдительность солдат — мертвый солдат. Погибать воины были готовы, но только если в этом будет смысл. Просто помереть без всякой пользы, как говорит Его Императорское Величество, любой идиот может, а вот с толком — это совсем другой вопрос.

Сопротивление? Как бы не так — Пекин встречал русских так, что едущий в инкрустированном золотом и драгоценными камнями паланкине Михаил Романов, глядя в окно, не мог поверить своим глазам: одетые в лучшие одежды жители столицы заполонили улицы и провожали длиннющую колонну русских воинов глубокими поклонами и однозначным, пусть и навязанным «сверху», ликованием.

Контингент в столицу вошел не целиком. Часть его создавала на ведущих в Пекин дорогах блок-посты, другая — приглядывала за подчинившимися приказу из Запретного города китайскими солдатами, сдавшими оружие и расквартированными в казармах. Еще часть принялась патрулировать улицы и приглядывать за порядком.

Инженерные и тыловые войска, не задействованные в строительстве потребных для возможной обороны столицы фортификаций, поражали местных необычными устройствами с проводами, кои крепили на фонари и крыши высоких домов. Пропаганда — великая сила, и слово нового Императора должны услышать