Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов Страница 11

— … а это как повезёт! — запальчиво оспаривал его Ванька, — Федька, вон, и самогоночки успевал тяпнуть, и на танцах два раза был, и кино к ним привозили, и баня почти каждую неделю!

— Вот именно, — бэк-вокалом вторил ему Лёха, — это как повезёт, и как себя поставишь в части.

— Ну… — протянул Колька, — с эпилепсией, это скорее как положишь, ха-ха!

Севка усмехнулся открыто, а на лице Вовки на миг появилась кривая ухмылка, тут же стёртая, будто ластиком.

По-видимому, на моём лице весьма ярко отразилось неприятие его слов, стройбата и грядущей судьбы, и Колька ещё раз попытался меня уязвить, зацепить посильнее. Чёрт его знает… и чего взъелся? Ведь не то чтобы лучшими друзьями были, но всё ж таки одноклассники, в одной компании хороводимся.

— Хотя с другой стороны, — уже не скрывая издёвки, сказал Второв, — если в больничке пару раз полежать, да там под себя посикаться для верности, то никакая армия грозить не будет! А если справку дадут, то и на работу не обязательно устраиваться. Пенсия будет…

Затянувшись, он усмехнулся криво, и, с вызовом глядя мне в лицо, добавил, добил…

— Ну, будешь в дурке раз или два год лежать, на полном гособеспечении! Плохо разве?

Глядя в его глаза, я вдруг вспомнил тот день…

— А ведь, Коленька, ты меня в тот день локтем в висок саданул, — сообщил я ему, — когда мы тебя с Леваном разнять пытались. До этого у меня никаких приступов не было…

— Пиздёж! — выплюнул Колька, пойдя некрасивыми пятнами, — Ты… ты просто порченый! Больной! Тебе в дурке место, ты на учёте стоишь!

Он яростно брызгал слюной, а я стоял перед ним на ватных ногах…

Дома, раздевшись, упал на топчан, бездумно разглядывая календарь на текущий, 1967 год, где на каждой странице упитанные, щекастые, наркомански счастливые пионеры и октябрята дули в горн, стучали в барабан, собирали макулатуру и занимались прочими пионерскими делами. Настроение… дрянь настроение, если честно! Кольку пацаны осудили, но так… не слишком дружно.

Ванька и Лёха искренне за меня заступились, без малого до драчки не дошло. Леван очень много говорил в мою пользу, но так, что лучше бы промолчал, ну да за ним такое водится… Вовка осуждающе качал головой, но все было ясно, что в общем-то, с Колькой он не согласен только в формулировках. А Севка открыто ухмылялся и пару раз явственно гоготнул.

Компания не распалась тотчас только потому, что, собственно, водиться особо и не с кем! Посёлок наш не такой уж и маленький, но большая часть работяг приезжает сюда на заработки, оставляя на «Большой Земле» детей на попечение стариков или, что реже, жён.

— А казалось бы, взрослый человек… — криво усмехнулся я упавшему ниже ноля настроению, закидывая руки за голову. Хотя… да, похоже на то, что гормоны подросткового тела рулят! Ну и остаточная память тела влияет, не без этого…

— Чёрт его знает… — говорю почти беззвучно, — я слышал, что в СССР к тем, кто не служил, относились брезгливо, и что в каком-нибудь селе или маленьком городке не служивший парень не мог найти себе нормальную девушку, но чтобы так…

А у меня эпилепсия, которая в СССР проходит через психо-неврологический диспансер, ставя клеймо «психа», «припадочного» и далее по списку — на всю жизнь. Её сейчас ни лечить толком не умеют, ни последствий купировать, так что… весело будет!

Грудь спазматично сдавило, и я не сразу понял, что это, мать их, рыдания… Я, блядь, плачу! Грёбаное подростковое тело с его гормонами! Разом всё навалилось — попаданчество это сраное, затерянный в тайге северный посёлок, полное отсутствие внятных перспектив на ближайшие годы…

— Я, суки, не хотел сюда… — зло шепчу в мокрую от слёз подушку, — не хотел!

— Опять всё сначала… — отрыдавшись, шепчу я, прерывисто выдыхая, — опять…

— Вот же… — вытерев лицо о простыню, я сел на топчане, скрестив ноги.

Попытавшись придумать плюсы от своего попаданства, скривился. Нет, они есть, как не быть!

Просто одно дело — попадание в собственное детство, где всё знакомо, привычно, и не то чтобы уютно, а скорее — психологически комфортно. Это твоё время, твоё детство и… твоё тело.

Все ошибки давно известно и пережёваны, а вариантов другой, более вкусной и интересной жизни, за минувшие года продумано множество, и иные — до деталей! Просто бери, и делай…

А сейчас у меня периодически всплывают какие-то странные, не мои привычки и реакции, и честное слово, это нешуточный удар по психике! Чёрт… да я даже когда в туалет иду, преодолеваю какое-то внутреннее сопротивление, просто доставая из штанов собственный член.

А время? Для меня дискомфортен сам факт того, что я оказался в СССР! Это чужой, незнакомый мне мир, очень душный и внезапно тесный.

Нет интернета, нормального телевидения… а книги? Чёрт, да есть, наверное, в СССР хорошие, прекрасные писатели! Вот только и конъюнктура — тоже есть, как и идеологическая составляющая.

А самиздат есть, но вот к интернету он не имеет ни малейшего отношения! Самиздат в это время — про политику и диссидентов, и я их прекрасно понимаю…

Железный Занавес, чуждая мне идеология, отсутствие привычного комфорта, продуктов, информации, проблемы со здоровьем. Мало?! Мне вот — хватило, задыхаюсь…

— С другой стороны… — кусаю губу, — я ветеринар, без пяти минут кандидат, и фармацевт, интересовавшийся наукой. А это что-нибудь да значит… Не знаю пока, что именно, но…

Встав пружинисто, я потянулся, похрустел шеей и задумался.

— Для начала нужно выбраться из Посёлка и переехать в нормальный город, — мрачно постановил я, — а там по ситуации… А пока — слишком мало данных!

Глава 3

Особенности советского бытия

— Люд… ну Люд… — не хочу, но слышу горячечный шёпот отца, как ни накрываю потную голову подушкой, — ну давай, а? Две недели…

— Вань, что ты… ну Вань… — скрипнув зубами, я плотнее вжимаю подушку в уши, но помогает слабо. Озлившись, вцепляюсь пальцами в матрас… чёрт бы подрал это попаданчество, жизнь в одной комнатушке с молодыми родителями и весь этот СССР!

Пальцы нашли прореху в матрасе, и я, добыв ваты, забил тугими шариками уши — до боли! Немного помогло, но подростковые гормоны вместе со взрослым знанием сексуальной жизни дали о себе знать, подкидывая уголька в топку разбушевавшейся фантазии.

Чуть погодя начался ритмичный скрип, а затем — слабые, но вполне явственные стоны, пробившиеся даже через импровизированные беруши! Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Отпустило меня не сразу, пришлось прибегать к полузабытому, и единственно