Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло Страница 42

особенности убежденность в эффективности кислот. Уильям Уодд в 1838 году мог похвалиться исчезновением ожирения у испанского генерала Чиапина Вителлиса, которое он приписывал регулярному употреблению уксуса[839]. Антуан Боссю в 1846 году видит продолжение существования народных практик[840], а Мишель Леви в 1857 году выражает сожаление по поводу того, что «юные особы втайне прибегают к помощи лимонов и кислот, чтобы несколько уменьшить формы, ставшие пышными слишком рано»[841]. Здесь нет ничего удивительного: это говорит лишь о том, насколько в начале XIX века узок круг образованных людей, имеющих представление о химии и о «сгорании» питательных веществ. Даже статья «Диета» в «Современной энциклопедии» 1830 года ограничивается классическим изложением идеи о «воздержанности»[842], ни словом не упоминая азотистые и углеродистые питательные вещества.

Как бы то ни было, Лавуазье и его последователи совершили большой прорыв в науке. В сфере, касающейся ожирения, систематизировались упоминания о похудении. Вот, например, высказывание Брийя-Саварена: «Быть не слишком полной и не слишком худой — вот дело, которым женщины должны заниматься всю жизнь»[843]. Некоторые газетные хроникеры иронизируют по поводу того, что «светская женщина» постоянно следит за тем, что она ест: «Как! Вы будете утверждать, что она ест? Ну да, она ест…» И постоянно обсуждаются продукты и напитки, полезные для здоровья: «для желудка, для легких, острые, смягчающие…»[844]. Вероятно, это насмешка, но она подчеркивает значение женской стройности, к которой стремятся и которой ждут до такой степени, что, похоже, для многих это становится ежедневным делом. Жорж Санд, например, писала, что, путешествуя в 1830-х годах по Гаскони, она не могла есть «жирные соусы», убежденная, что это «какая-то отрава»[845].

Наконец, архаика и модерность сталкиваются в вопросе о корсете. Он никуда не делся. Тело по-прежнему податливо, несмотря на изменения, произошедшие в этом приспособлении благодаря постоянным исследованиям и выдвигаемым требованиям. Растет количество изобретений, цель которых — сделать корсет мягким и удобным: в 1828–1848 годах было выдано шестьдесят восемь таких патентов[846]. От нового корсета ждут, чтобы его было легко шнуровать, чтобы в нем можно было принимать разные позы и чтобы он был изготовлен из дорогих материалов: «пыльно-серого муара», «белого муара», «плотной тафты»[847].

Впрочем, и мужчина, страдающий ожирением, в начале XIX века может носить корсет. Описанный в 1845 году Эженом Бриффо богатый буржуа, посещающий школу плавания, сняв корсет, превращается в «безобразное» существо с обнаженным торсом, сидящее на бортике бассейна[848]. Жесткая «упаковка» тела в начале XIX века по-прежнему считается эффективной мерой, в том числе ее облегченные варианты: например, «пояс против ожирения», горячо рекомендуемый Брийя-Савареном[849].

Несчастье и «я»: новый статус ожирения

Гранвиль рисует толстяков безусловно оригинально[850], причем оригинальность не столько в самом изображении, сколько в том, как оно комментируется и какие чувства вызывает. В центре обсуждений — страдания, горе. Рассказ, написанный в 1843 году, ведется от первого лица, в нем повествуется о бедах повседневной жизни. Рассказчик говорит о том, что чувствует. Это свидетельство толстяка. Описанные им страдания не только физические, но и моральные, можно сказать, психологические. Это полностью отличается от написанного в 1760 году рассказа Эли де Бомона, также очень личного[851]. Парижский адвокат в XVIII веке говорил о своем изнурении, бессилии. «Толстый, жирный и грустный»[852] герой «Мелких неприятностей человеческой жизни» описывает в первую очередь социальную раздраженность. Несчастье скрыто глубоко внутри. Повсюду унижения: он подвергается незаслуженному остракизму, из-за чего человек, «наделенный фатальной корпуленцией», чувствует себя «настоящим парией»[853]. Слово «несчастье» встречается на каждом шагу: «Мне не избежать самых острых несчастий, вызванных моим состоянием» или «Я был очень несчастлив…»[854]. «Несчастье» воспринимается как фатальность, как «немилость», ведущая к печали, или даже «озлобленность»[855].

По всей вероятности, в этом «остракизме» нет ничего оригинального: насмешки над быстрой утомляемостью толстяка, грубость более «соблазнительных» соперников, «ощущение собственной неуклюжести»[856], обостряющееся при каждой встрече. Существует множество школьных шалостей — в частности, «почта», когда толстый ребенок, бесконечно подталкиваемый веселящимися товарищами, вынужден бегать до изнеможения. Унизительные эксперименты начинаются рано, длятся долго и запоминаются навсегда. Правдивы эти свидетельства или ложны, но не только ими интересен текст.

Надо ли повторять, что гораздо важнее упоминание всепроникающего ощущения, что толстый человек «лишен счастья»[857], и впервые рассматривается «личный» аспект этой лишенности. Новизна заключается в упоминании «внутренней потери», внутренней драмы. Это придает полноте новый статус: она теперь не просто болезнь, не просто отклонение, но страдание, беда, глубоко скрытый нарыв, непроходящая мука. Образ ожирения усложняется. Толстый человек необязательно преступник, охваченный какой-то низменной страстью, не неразумный обжора и не больной человек, который борется со своими недугами, как Джордж Чейни или Эли де Бомон[858], но страдалец, сталкивающийся с социальными трудностями. Попытки похудеть оказываются бесплодными, и это делает его горе еще сильнее: он быстро бросает диету, забывает уксус, корсет… Ничего не помогает, ожирение становится фатальным.

Чтобы осознать, до каких пределов может простираться лечение и какие неудачи могут возникнуть на его пути, был необходим научный подход к проблеме ожирения. Современный человек познавал самого себя, наблюдал за собой, его свидетельства становились все интимнее[859], он исследовал собственные ощущения, «моральные» страдания, в результате чего ожирение стало осознаваться как зло, непреодолимая мука, полнейший упадок, с которым невозможно совладать. Ожирение многогранно, и чем дальше идет в своем развитии наука, тем больше человек исследует свою личность — и становится ясно, что страдание, вызванное чрезмерной полнотой, заслуживает внимания, о чем раньше и не подозревали.

Часть пятая. Начинаются «мучительные страдания»

В XIX веке взгляд на ожирение меняется, его начинают объяснять иначе — с точки зрения органического сгорания; становятся иными и методы лечения. Этот подход утверждается лишь во второй половине века, когда во главе угла оказались калорийность диеты, физические упражнения, образ жизни, а также различная способность организмов к сжиганию калорий и, следовательно, большая или меньшая вероятность того, что эти организмы будут подвержены ожирению. Утверждается идея сжигания калорий, с точки зрения которой тучность — признак нехватки жизненных сил, лежащих в основе этого процесса.

В это время начинается борьба с ожирением, чему способствуют появление свободного времени, рост активности женщин, изменение отношения к интимной жизни и наготе. На лишний вес обращается внимание уже при первых признаках его появления, ему дается решительный отпор.

В то же время невозможно не замечать разочарования или даже душевной боли, вызываемой