Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло Страница 20

href="ch2-380.xhtml#id363" class="a">[380]. Она хочет, чтобы дочь была «пухленькая»[381], но не «толстая», беременная или грузная. Она дает советы, как «поправиться». Между тем, когда мадам де Севинье заговаривает о себе, картина меняется: она категорически не желает «полнеть»: «Я очень боюсь разжиреть»[382], «Я больше не толстуха»[383], «Я очень боюсь растолстеть, вот о чем я беспокоюсь»[384], «Я похудела, и мне это очень нравится»[385]. По некоторым признакам — «этот слабый голос, это бесцветное лицо, эта прекрасная шея, которой не узнать»[386] — можно понять, что именно маркиза подразумевает под худобой своей дочери. Для себя же маркиза отстаивает право быть худой и ценит это. Когда она говорит о себе, лексика сразу меняется. Дородность, признак баланса между худобой и тучностью, проявляется непосредственно, а не в описательных конструкциях. В XVI и XVII веках слова, благодаря которым стало возможным ярче описывать полноту, исчерпали свои пределы точности.

Можно сделать вывод, что маркиза хотела, чтобы ее дочь была «пухленькой», что, по ее мнению, уравновешивает худобу и тучность, иначе говоря, парадоксальным образом соединяется в понятии стройности. В этом определении сочетаются красивые очертания и упругость, предполагаются округлости, а не «полнота». Стройная фигура может быть какой угодно, но не «толстой». Кроме того, это определение настаивает на сведении «мощности» к минимуму — никаких очерченных мускулов, только нежная «плоть»: например, «жирная» кожа благодаря специфической мягкости должна обеспечить необходимые формы и рельеф. В результате не избежать двусмысленности: стройность, по традиционным представлениям, не может существовать без «жира», или, говоря точнее, оптимальное состояние невозможно без некоторого избытка густых и жидких веществ. При определении «нормального» и «красивого» о мускулах речь не идет. Руки женщин, например, должны быть «белыми, мягкими и нежными» — в противоположность мужским рукам, которым следует быть «сильными, мощными, подвижными и мускулистыми»[387].

Тем не менее полнота или, скорее, чрезмерная полнота определяется в первую очередь с точки зрения формы. Это заметно как в словесных описаниях, так и на картинах: в изображении всех частей тела появляется один и тот же мотив шара. Фигуры становятся разнообразнее: возникает все больше изгибов, что вновь говорит об избыточности очертаний: «круглый» неизбежно означает «толстый». Таковы слова Сирано де Бержерака, высмеивающего Монфлери:

Ваши ноги по окружности фигуры так плавно переходят в голову, что вы представляете собой не что иное, как воздушный шар[388].

А вот что пишет Фюретьер о «шарообразной» фигуре толстого буржуа: природа «недодала ему роста, зато щедро наградила тучностью»[389]. Короткие руки и ноги, укороченная шея согласуются со сферической формой тела почти на уровне интуитивно воспринимаемого образа. Такой упрощенный рисунок на долгие годы станет символом избыточной плоти. Кстати, это высмеивает Мольер в комедии «Версальский экспромт»: фигура короля, в противоположность тому, каким ему надлежит быть, представляет собой огромный «шар с требухой»[390],[391].

Глава 4. Принуждение плоти

В XVI–XVII веках возникают новые оригинальные практики контроля веса, а в уходе за телом появляется система. Делаются робкие попытки оценки, сначала основанные на ощущениях: люди замечают, что вследствие ожирения одежда становится тесна, кольца узки, то тут, то там уже неудобно. Несмотря на нехватку слов для описания, «ощущение» жира, его внутреннее восприятие проявляются эмпирически. В письмах, в литературе, в описаниях ритуалов все чаще упоминаются диеты, где главное — сокращение количества пищи или употребление «сушащих» веществ, которые, предположительно, должны способствовать похудению, поскольку главной причиной полноты по-прежнему считается излишняя влага. Использовали даже такие вещества, как различные уксусы, лимоны, мел. Все они, вытянув жидкости, должны были подтянуть кожу. Прибегают и к помощи «компрессии» — к разнообразным обручам, поясам, корсетам, конструкции которых в XVI–XVII веках совершенствуются, вызывая уверенность в том, что физическое воздействие способно «вылепить» желаемую внешность, что человеческие фигуры обретут заданные объемы.

Первые шаги в оценках

Как бы то ни было, в XVI–XVII веках, помимо цифр и слов, появляются первые объективные оценки полноты. Математик и писатель Джероламо Кардано в середине XVI века в «Мемуарах» подробно описывает собственную внешность: отмечает свой «незначительный рост», «узковатую грудь», «длинную и тонкую шею», рассказывает о чертах лица[392], но ничего не сообщает о фигуре, животе, ногах, частях тела, не поддающихся описанию. Однако он рассматривает себя, находит какие-то признаки и говорит о них. В этом беспрецедентном свидетельстве мы впервые видим субъекта, оценивающего собственную внешность. Кардано сообщает, что следит за своими объемами: он не полнеет и не худеет. Это, конечно, косвенная оценка, основанная на ощущении перстней, на чувстве, что «их давление на пальцы осталось прежним»[393]. Кардано не взвешивается, не прибегает к цифрам. Он не изучает свое отражение: в XVI веке не было зеркал, в которых можно было бы увидеть себя в полный рост. Он не оценивает свою полноту ни по тому, приходится ли подгонять по фигуре одежду, ни по состоянию контуров тела. О своих «объемах» Кардано судит лишь по перстням, по их давлению на пальцы. С одной стороны, это говорит о внимании к внешности, с другой — о приблизительности ее оценки: автор следит за своим внешним видом, но по сравнению с сегодняшними критериями приводимые им сведения неточны. Это лишь базовое наблюдение, проводившееся без использования специальных средств и инструментов.

Естественно, проявляются и другие признаки — например, тесная одежда, о чем в 1528 году говорит Бальдассаре Кастильоне, обращаясь к «придворной даме». Первичным остается эмпирический «расчет на уровне ощущений»: необходимо оценить, «какова она — чуть более полная или чуть более худая, чем следовало бы», и «помочь с выбором одежды»[394], чтобы компенсировать излишек или недостаток. Оценка привязана к одежде. Выход можно найти при помощи подходящей ткани. В XVII веке этот прием использовали также весельчаки, описанные Таллеманом де Рео. Это была хитрость, заставлявшая «тупицу» поверить в то, что он внезапно растолстел, наевшись грибов и другой еды, вызывающей обильное газообразование. Человек беспокоится, чувствует себя «раздавшимся», ему жмет одежда, которая попросту была «ушита» шутником-слугой[395]. Этот пример мог бы показаться смешным, если бы не демонстрировал роль одежды при спонтанной оценке. Елизавета Валуа, в 1560 году в возрасте 15 лет ставшая королевой Испании, также была вынуждена обновить гардероб из-за того, что пополнела: «Ей нужны платья на четыре пальца шире, чем те, что она носила, пока была здесь»[396]. То же самое вспоминает мадам де Севинье, описывая свои попытки похудеть в пятидесятилетнем возрасте: «Я не