Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин Страница 9

Нелишне напомнить, что нравственные правила выступают относительно принципов истинной человечности, как средство относительно цели, и в отличие от внешних средств, применяемых человеком для реализации нравственной цели, материальных и духовных, нравственные правила являются внутренними, или душевными, средствами. Если принципы истинной человечности составляют в своей совокупности (лучше: целокупности) нравственный закон – закон духовной жизни людей, то нравственные правила относятся не к собственно духовной жизни человека, но к его душевному строю, призваны так организовать душевную жизнь человека, чтобы она обеспечивала ему необходимую душевную чистоту, без которой немыслимо претворение им в своей деятельности принципов нравственности – принципов истинной человечности.

Не приходится доказывать, что все перечисленные нами черты женственности не отгорожены одна от другой Китайской стеной, напротив, все они между собою связаны и друг в друга проникают, взаимно обогащают друг дружку, и если мы в дальнейшем изложении будем рассматривать их по отдельности, то единственно с тем, чтобы получше разобраться в их совокупном целом – в той разновидности человечности, которая воплощена в женском начале человеческого существа.

Уже из сказанного явствует, что женственность – чисто человеческое явление, не имеющее аналогий в животном мире, но имеющее в нем корни: в самом факте различия и разделения полов. Но было бы явной несправедливостью в отношении к нашим младшим братьям – животным нацело отрицать и у них различия в характере самцов и самок, половыми различиями обусловленные, если мы и вовсе не склонны отрицать психологию у животных – зоопсихологию. Нет надобности доказывать, что психология различных видов животных и птиц отличается особенностями, но при всех этих особенностях у всех решительно видов животных и птиц наблюдаются различия между психологией самцов и самок. Кто может отрицать, что, как правило, самцы более воинственны, а нередко и просто драчливы, тогда как самки мягче, ведут себя скромнее, кто может, далее, отрицать явные различия в их отношении к потомству и т. д. и т. п. Короче говоря, и в животном царстве половые различия накладывают отпечаток на их носителей, как накладывают его и на их физическую организацию. Да иначе и быть не может: не только человек, вопреки Ламетри, не машина, но машиною нельзя признать и животное, пусть даже это будет самое «простое», самое «примитивное» животное и пусть даже это будет самая «умная» из электровычислительных машин. Животное, безусловно, думает, скажем, ищет и находит применительно к обстоятельствам самые лучшие пути и средства для самозащиты, для спасения своей жизни, и не только своей, но и жизни своих детенышей. А кого из нас не поражают дельфины с их дружелюбным отношением к людям, с их необыкновенной для животных смышленостью? И все же как нельзя отождествлять разум человека и рассудок животного, точно так же нельзя отождествлять женственность или мужественность с особенностями психологии самки или самца. Но отсюда напрашивается сам собой вывод: так же как нельзя полагать пропасть между разумом человека и рассудком животного, так же нельзя полагать пропасть и между женственностью и мужественностью, с одной стороны, и соответствующими психологическими различиями между полами в животном мире, – с другой. Одно эволюционировало в другое, приобретя в процессе эволюции неизбежное «новое качество».

Да и сама человечность, половой разновидностью коей является женственность, немыслимая у животных, не отгорожена все же от наблюдаемого у них глухим забором, о чем будет говорено на своем месте (в главе «Доброта»). И далеко, разумеется, не случайно эти факты самоотречения у животных, названного мною простым самоотречением, в отличие от нравственного самоотречения у человека, наблюдаются главным образом у самок в их отношении к своим детенышам.

Как бы там ни было, но в любом развитии, естественным образом совершающемся, есть и непрерывность, выражающаяся в преемственности, и прерывность, выражающаяся в возникновении нового. Это диалектическое положение сохраняет, конечно, свою полную силу и в отношении процесса органической эволюции, приведшего к возникновению человека, а следовательно, и женственности.

Лелеющие душу образы женственности сохранили для нас чудесные терракотовые статуэтки из Танагры в Древней Греции (илл. 10). Надо считать большой удачей человечества, что эти хрупкие статуэтки из особым образом обожженной и обработанной глины сохранились до наших дней, и надо считать большой для нас национальной честью, что именно Государственному Эрмитажу в Ленинграде принадлежит столь солидная коллекция терракот. Танагрские миниатюрные статуэтки (их высота, как правило, не превышает 20–30 сантиметров) вызывают восхищение, столь красноречиво высказанное таким замечательным знатоком женского изящества, каков знаменитый французский скульптор Огюст Роден: «В Танагре, – писал он, – есть женственность. Скромная грация задрапированного тела, скрывающего душу, нюансы, которые не выразить простыми словами». Эти слова очень удачно и очень справедливо взяты в качестве эпиграфа к прекрасному альбому «Терракоты Танагры», выпущенному в свет издательством «Советский художник» в Ленинграде в 1968 г. Я не могу отказать себе в удовольствии воспроизвести здесь несколько статуэток из этого альбома. «Сидящая женщина с диптихом». Сколько естественной простоты и непринужденности во всей ее грациозной фигуре (илл. 11). Величавое спокойствие и безмятежность, разлитые на ее милом лице и отраженные во всей ее фигуре, невольно передаются и нам, на нее смотрящим. Всем своим обликом она как бы говорит людям: в жизни много хорошего, заманчивого, и жить, ей-ей, стоит! Радость бытия – вот лейтмотив этой светлой женской фигурки. А вот фигурка стоящей женщины с веером (илл. 12). Невозможно обнаружить в ее осанке и тени искусственности, напряженности, рисовки. Она стройна, изящна, исполнена естественного достоинства женщины, нисколько, впрочем, не подчеркнутого, но угадываемого по одной только осанке и выражению лица. В задумчивой позе сидит танцовщица (илл. 13). Чистоту линий ее лица словами не выразишь – духовная красота сказывается в каждой его черте, глубокая женская серьезность – во всем облике. Щемящей женственностью веет на нас и от всей фигуры потупившейся и застывшей в скромной позе девушки.

Мы выбрали лишь несколько из большого числа хранящихся у нас танагрских женских статуэток. Но все они отличаются какой-то потрясающей обыденностью и скромностью. Их авторы, к сожалению оставшиеся неизвестными, как бы задались целью показать самую обыкновенную женщину, женщину как женщину, единственно в ее ореоле женственности. Любопытно, что драпировка не только не скрывает от нас гармоничного строения женских фигур, столь разных, но в то же время одинаково прекрасных, но оставляет воображению место самому дорисовать его. Во всяком случае она не только не тяжелит, но и