Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России Страница 47

В российской истории сходными чертами радикализма обладали большевики. Воинствующие идеологи по обе стороны Атлантики сделаны из одной материи, и своими образами «антигероев» и агрессивной деятельностью поддерживают и усиливают друг друга. Эта невидимая связь между американскими и советскими/российскими радикалами воплощает классический «симбиоз врагов», при котором существование одного поддерживает существование другого и питает энергией обоих.

Современные правые радикалы США достойны имени большевиков. Как и их советские коллеги начала XX века, они ведомы утопической идеей — коммунизм во всем мире меняется на всемирную демократию; обе идеи гуманны, привлекательны для многих людей и в теории обязательно должны работать. Но практика требует для их реализации антигуманных средств, категорически противоречащих сущности цели, и жертв. Идеи для большевиков превыше людей, и цель оправдывает средства. Секретность, контроль, личная преданность вождю, узость круга и единомыслие принимающих решения, активное участие спецслужб — все эти черты объединяют большевиков в Америке и России. И слоганы у них тоже одинаковые: вы «либо с нами, либо против нас». И те и другие ведомы страхом и проникающим ощущением уязвимости. Одно существенное различие имеется между ними: советские большевики истребляли прежде всего свой народ, американские — жертвуют жизнями людей других наций.

В годы правления администрации Джорджа Буша центр тяжести республиканских мнений значительно сдвинулся вправо. В логике смены социально-политических циклов этот сдвиг произошел в ответ на деятельный либерализм 1960–1980-х годов, и в особенности в ответ на политику Билла Клинтона, представителя многорасовой модернистской культуры и элиты, которую консерваторы одновременно ненавидят и боятся. В плане конъюнктуры сегодняшние правые радикалы добились переизбрания благодаря силовой риторике в контексте борьбы с международным терроризмом. То, что они получили власть по причине, с Россией никак не связанной, является для страны неудачным стечением обстоятельств. Другого дискурса у американских силовиков нет, и России приходится иметь дело с их силовой риторикой.

Левые мнения

Левые мнения социалистической направленности, которые ранее оказывали серьезную моральную поддержку советскому эксперименту, сегодня, после провала эксперимента, естественным образом отсутствуют. О социализме и, тем более, коммунизме, как альтернативе американскому строю, дискуссии в Америке не ведется, и даже социальная демократия европейского типа для американцев не представляется возможной альтернативой. Если такие мнения и имеются, то их может заметить разве что самый пытливый российский эксперт, настроенный на то, чтобы найти их любой ценой: в американском контексте они настолько маргинальны, что даже не становятся частью оппозиции и остаются за пределами общественных дебатов. Оппозиция по-прежнему позиционируется внутри рамок либерально-демократического строя и полемизирует о лучших способах обеспечения основополагающих принципов.

Советский «эксперимент» представлял собой альтернативу, великого «Другого», по отношению к которому государства должны были определить себя. Одни видели в победе большевизма над капитализмом реализацию своих идеалов, и сторонники СССР объясняли проблемы, недостатки и преступления сложностью установления кардинально нового строя и издержками царистского прошлого. Социалистическое государство казалось угрозой, объясняли они, только потому, что мир к нему был настроен враждебно и представлял в качестве врага. Пример СССР был привлекательным как для рабочих и профсоюзов, так и для интеллектуальной и культурной элиты. Британский консерватор, аристократ и премьер-министр Великобритании в 1957–1963 годах Гарольд Макмиллан описывал коммунизм как «странное, извращенное кредо, обладающее нездоровой притягательностью как для самых примитивных, так и для самых утонченных обществ».[206]

В теории идеалы коммунизма удивительным образом перекликались с американскими идеалами: Октябрьская революция вершилась во имя тех же ценностей, что и американская, — за свободу, равенство, справедливость, против диктата угнетателей — царя в России, британского короля в случае Америки. Практические достижения советского строя — социальная обеспеченность «от колыбели до гроба», гарантия трудоустройства, всеобщее образование и гарантированное медицинское обслуживание — подтверждали осуществимость этих идеалов. Известный журналист Линкольн Стеффенс по возвращении из Советского Союза в 1921 году декларировал: «Я был в будущем: оно работает».

Однако в Америке коммунизм часто служил скорее лишь удобным названием для выражения радикальных волнений в обществе. Убежденных приверженцев социализма и коммунизма в США было гораздо меньше, чем в Европе с ее давней и устойчивой социалистической традицией: в свои лучшие времена, в конце 1930-х годов, Коммунистическая партия США насчитывала около 100 000 членов. Социализм в Америке существовал не столько как серьезная, реализуемая альтернатива либерально-демократическому капитализму, сколько как площадка для критики своего правительства и выражения радикальных протестных убеждений. Социализм, и тем более коммунизм, не мог представиться осуществимой реальностью в системе двухвековых политикокультурных идеалов Америки. Ключевые составляющие коммунизма — государственная собственность, однопартийная система, отсутствие личных свобод — настолько противоречили американской культурно-политической сущности, что могли ассоциироваться только с подрывной деятельностью.

Сегодня самое лучшее, на что Россия может рассчитывать в Америке, это наиболее близкое к своей реальности видение положения дел. Таким видением обладают единицы. Наиболее верные и объективные оценки ситуации в России дают глава Центра Никсона в Вашингтоне Дмитрий Саймс, директор Института Кеннана Блэр Рубл, часто цитируемые в этой книге Стивен Коэн и политолог Анатоль Ливен, и его брат историк Доминик Ливен.[207] Политическая и историческая проницательность и чуткость братьев Ливенов удивительна; возможно, частично она объясняется их фамильной российско-британской историей: «дети и жертвы» сразу двух империй, поколения Ливенов были участниками и свидетелями многих важнейших исторических процессов и в России, и в Британии. Лучшим знатоком России в государственных органах был, пожалуй, Томас Грэм, недавно, после пяти лет работы на этой должности, покинувший пост директора по делам России в Совете национальной безопасности. Этот короткий список не претендует на полноту, но и в полноте своей он не будет длинным. При этом никто из вышеупомянутых уважаемых специалистов не может быть причислен к левому политическому флангу в исходном понимании термина — в приверженности социализму они совершенно не замечены.

Помимо интереса к социально-экономическому аспекту советского строя левые круги в Америке активировались эксцессами и опасностью радикального ведения холодной войны. Вероятно, сегодня политика администрации пока еще не достигла той точки, которая привела бы в действие механизмы сопротивления американского общества, ибо критика текущей политики администрации в отношении России, за редкими исключениями, отсутствует. Критика же России составляет такой устойчивый консенсус, что, как замечает Коэн, даже самые ярые неприятели политики Буша необъяснимо заканчивают свои статьи заключением: «Конечно, основная вина в этом принадлежит России».

Коэн считает, что согласие политических элит с чудовищной войной в Ираке продемонстрировало их ограниченную способность к независимому мышлению и гражданскому мужеству. Против возможных критиков также используется старое средства времен холодной войны — диффамация личностей. The Washington Post и The New Yorker уже навесили на немногочисленных критиков американской политики в отношении России ярлыки «апологетов Путина» и обвинили их в «умиротворении» и «принятии русской стороны холодной войны — снова».[208]

Не стоит обольщаться. Критики американской политики нападают на нее не потому, что она несет вред интересам России, а потому, что она контрпродуктивна для интересов США. Тот же Коэн считает, что самая серьезная угроза национальным интересам США происходит по-прежнему от России. Позитивные экономические показатели России Коэн считает слишком поверхностным индикатором состояния страны, а фундаментальные показатели демонстрируют «небывалые по мирным временам демодернизацию и депопуляцию» страны.[209] Стабильность политического режима, царящего над «унылым постсоветским ландшафтом», зиждется почти исключительно на личной популярности и власти одного человека, президента Путина, который и сам признает, что страна еще не обрела стабильность. Исследователи расходятся во мнении, какая из российских проблем представляет большую опасность — распространение огромного ядерного арсенала России, утечка опасных химических и биологических материалов, ненадежная система контроля над ракетами первой боевой готовности или гражданская война, которая с территории Чечни могла бы распространиться далее на российские регионы. Более того, на границах с Россией проживает почти четверть населения планеты, и любой конфликт внутри России, за счет этнических и религиозных связей, может передаться в соседние государства, легко распространяясь в этой и без того крайне чувствительной зоне мира.